вторник, 29 октября 2013 г.
воскресенье, 27 октября 2013 г.
суббота, 26 октября 2013 г.
пятница, 25 октября 2013 г.
четверг, 24 октября 2013 г.
вторник, 22 октября 2013 г.
понедельник, 21 октября 2013 г.
воскресенье, 20 октября 2013 г.
2013 worlds - Lu Xiaojun and Liao Hui training
20-27.11.2013/ г.Варшава, Польша. Чемпионат мира.
Первое видео.
Лу Сяоцзюнь и Ляо Хуэй (Китай, 77 и 69, соответственно) делают небольшую тренировку после прибытия в Вроцлав, Польша, в 2013 году.
суббота, 19 октября 2013 г.
Мужской разговор. Интервью с Василием Алексеевым.
Величайший штангист-супертяжеловес Василий АЛЕКСЕЕВ: «Слышь ты, козел?!» — обратился ко мне мужичок сзади. Я не ответил: как ел, нагнувшись, солянку, так дальше и ем, как тут летит мне в затылок фужер — и о мою голову вдребезги! Я между тем по-прежнему ноль внимания: продолжаю доедать солянку...»
Ровно 30 лет назад прославленный спортсмен,
которого на Западе называли Русским медведем, автор 80 мировых рекордов,
один из которых — 645 кг в троеборье — окрестили вечным, оставил большой
спорт.
«Хочу быть первым!» — написал Василий Алексеев после чемпионата СССР 1968 года на обратной стороне фотографии, где он, бронзовый призер, был увековечен с Леонидом Жаботинским и Станиславом Батищевым (I и II места соответственно). Ничего, кроме снисходительной ухмылки, эта нахальная заявочка вызвать тогда не могла, поскольку поднимал 26-летний штангист на полцентнера меньше чемпиона и в его звездное атлетическое будущее не верил никто, тем не менее всего через два года Василий превратил свое амбициозное «хочу» в громогласное «могу» — не только взобрался на высшую ступень пьедестала, но и впоследствии стал самым сильным человеком планеты, двукратным олимпийским чемпионом, восьмикратным абсолютным чемпионом мира и Европы, а также установил 80 мировых рекордов, один из которых — 645 килограммов в троеборье! — окрестили вечным.
Это было похоже на чудо, которому советское материалистическое сознание в праве на существование отказывало, однако профессиональные секреты Алексеев раскрывать не спешил. Знатоки и специалисты по сей день спорят, чему своими феноменальными результатами супертяж обязан: уникальным физическим данным, особым методикам или же... допингу, эра которого наступила в 1969-м, но лично я считаю, что этим «допингом» для Василия Ивановича стал веселый нрав и отменное чувство юмора, которому мог бы позавидовать его фольклорный тезка Чапаев. Даже в перерывах между подходами на соревнованиях прославленный спортсмен позволял себе хохмить и балагурить, в частности, с удовольствием мог послушать, как штангист Евгений Пеньковский в лицах изображает «встречу Алексеева со Сталиным», умело пародируя их голоса.
«Однообразие душит, лишает полета», — сетовал чемпион. Сохраняя невозмутимость, Василий Иванович рассказывал журналистам байки о своих особых тренировочных приемах: упор, дескать, делает на поднятии штанги в реке (даже снимочек неверующим предъявил) и в день полстакана соли съедает, а еще, поглаживая безразмерную талию, формулировал личное кредо так: «Чем больше котел, тем больше пару».
Не изменял он себе, даже пересекая границу, чем весьма отличался от прочих «гомо советикус, облико морале» с их настороженными взглядами и ощущением себя в стане врага. Алексеев, к примеру, запросто мог подсунуть строгому американскому таможеннику свой саквояж, из которого выскакивал с противным писком резиновый чертик, а как-то, давая интервью для солидного израильского журнала, попросил — для разрядки напряженности! — передать привет тете. «И кто ваша тетя?» — заинтересовались журналисты. «Неужели не знаете? — картинно изумился Василий Иванович. — Голда Меир», после чего журнал вышел с сенсационным заголовком «Советский чемпион — племянник премьер-министра Израиля», а сам виновник переполоха, пряча довольную улыбку, срифмовал: «Самый сильный из евреев — я, Василий Алексеев».
Как ни странно, нежелание становиться в общую шеренгу и стричься под одну гребенку сходило ему с рук: характер, мол, неуживчивый, конфликтный, но самородок, и, даже когда он, разобиженный на рязанские власти (те пообещали построить «под него» спорткомплекс, а потом благополучно «забыли», да и за пропитанием ему приходилось ездить в московские магазины), сжег на Вечном огне ленту почетного гражданина Рязани, ему ничего не было. Зато прославленному тяжелоатлету все сразу припомнили в 38 лет, когда на Московской Олимпиаде он «поймал баранку», то есть не осилил начальный вес.
Алексеев и сегодня регулярно потрясает общественность эпатажными заявлениями типа: «Штанга лучше «виагры». Не верите? Спросите у Олимпиады Ивановны! (Его жены. — Д. Г.)» или «Лучше построить один Дворец спорта, чем тысячу квартир», а когда у него допытываются, почему передумал защищать уже написанную кандидатскую диссертацию, где раскрывал все карты, отшучивается. Впрочем, однажды под настроение легендарный супертяж разоткровенничался: «Что скрывать — спортсмену, как и артисту, необходимо признание, а хороший артист публикой владеет сполна. Спортсмен сперва заставляет ее удивляться, затем волноваться и любить его в конце концов за мастерство, силу и отвагу. Хочется удивлять мир чем-то непонятным, и тогда тебя точно признают: ради этого стоило работать в поте лица, тем более что в наше время удивлять стало труднее».
Похоже, этот, как его называли на Западе, «русский медведь» опередил свое время не только в спортивных результатах, но и в понимании природы большого спорта, который сродни шоу-бизнесу и также в грамотном пиаре нуждается. Может, поэтому Алексеева, хотя он уже 30 лет как покинул помост, да и живет в заштатном городке Шахты Ростовской области, вдали от телевизионных камер, любители спорта не забывают.
«А Я ТАК ДОЛГО ШЕЛ ДО ПЬЕДЕСТАЛА, ЧТО ВМЯТИНЫ В ПОМОСТЕ ПРОТОПТАЛ...»
— Сперва, Василий Иванович, должен признаться, что самое яркое воспоминание моего детства связано именно с вами: так получилось, что несколько лет подряд мы с родителями ездили отдыхать в Феодосию, где как раз готовилась к соревнованиям сборная Советского Союза по тяжелой атлетике во главе с даже не богатырем, а супербогатырем Василием Алексеевым, и, наблюдая за вами, я твердо решил, когда вырасту, стать чемпионом мира по штанге — поднимать эту махину над головой так же легко и непринужденно, как вы. Ну а теперь с удовольствием напомню нашим читателям титулы своего выдающегося собеседника. Итак, Василий Алексеев: сильнейший человек планеты, названный величайшим спортсменом ХХ века, двукратный олимпийский чемпион, восьмикратный чемпион мира и Европы, семикратный чемпион СССР... Сами-то, кстати, помните, сколько мировых рекордов установили?
— В свое время мне регулярно об этом напоминали — 80.
— Страшное дело, а это правда, что какой-то из ваших рекордов до сих пор — спустя десятилетия! — остается непревзойденным?
— В сумме троеборья, я думаю, рекорд рекордов уже сложно будет побить — не те условия, и нет спортсменов, которые родились во время войны и пережили все эти, свалившиеся на наши головы, напасти.
— Это разве имело такое значение?
— А как же! — трудности выковывают характер. Сейчас тяжелоатлеты в залы приходят, а я зимой тренировался в подвалах, летом — на улице, и все это закаляло, придавало целеустремленности. Посмотришь, нынче ребята как на подбор: талантливые, здоровые, кормят их до отвала, но рекордов-то нет... Казалось бы, ну что им мешает, а они... просто не тренируются. Лодырь на лодыре — меня это поражает и обижает.
— Когда-то Владимир Высоцкий посвятил вам «Песню штангиста» с такими словами:
Такую неподъемную
громаду
врагу не пожелаю своему.
Я подхожу к тяжелому снаряду
с тяжелым чувством —
вдруг не подниму.
Мы оба с ним как будто из металла,
но только он действительно металл.
А я так долго шел до пьедестала,
что вмятины в помосте протоптал...
— Единственно, с чем я не согласен, так это с припевом.
— Не отмечен грацией
мустанга,
скован я, в движениях не скор.
Штанга, перегруженная штанга -
вечный мой соперник и партнер...
— Вот этими словами и недоволен. Как это «скован», как это «в движениях не скор»? — да я в волейбол играл по мастерам и в теннис настольный по 40 партий подряд: все до сих пор это помнят.
— Владимир Семенович, как я понимаю, когда эту песню писал, текст ее с вами не согласовал, но вы знали, что это вам он ее посвятил?
— Уже потом узнал, позже. Высоцкий, кстати, здесь, в Шахтах, был, — три дня на Дону прожил на даче. Я в это время, по-моему, в Америке выступал — как раз с чемпионата мира летел, и его, к сожалению, не застал.
— Впоследствии вы с ним встречались?
— Увы. В 80-м на сборах при подготовке к Олимпиаде я через ЦК комсомола попросил найти его и пригласить. Другие артисты Театра на Таганке не раз приезжали: Золотухин, Фарада, Филатов — по памяти сейчас называю, а он нет: говорили, что где-то на гастролях, занят, не может. Ну а потом известие такое пришло — скончался. Нас, конечно, это сильно травмировало.
— Я, когда зашел к вам в гостиную, сразу же обратил внимание на астрономическое количество спортивных медалей и кубков. Правда, правительственные награды на этом иконостасе отсутствуют, а ведь вы были одним из немногих в Советском Союзе спортсменов, отмеченных высшим орденом — Ленина...
— Правительственных орденов у меня пять и какое-то количество медалей, но я их не надеваю.
— Прикидывали хотя бы, сколько килограммов все ваши награды весят?
— Вы знаете, их, как правило, не взвешивают, хотя все разом поднять тяжело.
— Даже вам?
— Не мне, а жене — всем этим хозяйством заведует Олимпиада Ивановна.
«В ЛЕСПРОМХОЗЕ Я РЕГУЛЯРНО РАСКУРОЧИВАЛ ВАГОНЕТКИ, ЧЕМ НАНЕС ГОСУДАРСТВУ НЕМАЛЫЙ УРОН»
— Вы, если верить вашим биографам, были четвертым ребенком в семье...
— Нет, не четвертым: два старших брата, 27-го и 33-го года рождения, от голода умерли (мы тоже ведь от голодомора пострадали, как и Украина). Выжили два брата, сестра да я — по счету шестой.
— Где тогда ваша семья жила?
— В Рязанской области.
— Там тоже голод свирепствовал?
— А он был везде, и, кстати, еще один брат, седьмой, умер после войны.
— Воспитывали вас в строгости или баловали?
— Ни жесткости, ни ласки родительской как таковых я не видел — нормальная была семья. Со двора в дом нас не загоняли и о школьных успехах не расспрашивали, потому что в послевоенное время так жили все — ничем особенным мы не выделялись.
— Бедность была страшная?
— Нет — я ведь при спиртзаводе родился. Отец там был кочегаром, так его даже отозвали с фронта, потому что без патронов еще можно идти в атаку, а без спирта никак. Работал он всю войну по две-три смены и на заводе пропадал сутками.
— Это правда, что, когда подросли, вы помогали отцу заготавливать и сплавлять бревна?
— Да, все каникулы: и зимние, и летние — проводил вместе с ним.
— Богатырем вы уже в детстве были? Когда свою силу почувствовали?
— Как только на ноги встал — раньше еще, чем Илья Муромец.
— Ребята — ровесники и постарше — к этому как относились?
— Я, сколько себя помню, лидером был и всегда верховодил, правда, ростом не выделялся. Вытянулся катастрофически быстро: в седьмом классе в шеренге на физкультуре стоял в середине, а когда в восьмой перешел — первым стал: можете в такое поверить? Был крепкий, грудастый, а после летних каникул пришел в школу стройный.
— Какой вес вы могли, допустим, в пятом, шестом классах поднять, выжать?
— Как-то сосед раздобыл ось вагонетки — килограммов 30 в ней было — и жал ее где-то раз 10-12, а я 14 толкал (жать еще не мог, силы не было). Поэтому у меня с детства толчок уверенный, но со временем сила увеличилась, и соответственно я ходил и высматривал, где же ось потяжелее найти. Потом в леспромхозе на Севере (в 53-м году семья в Архангельскую переехала область) регулярно вагонетки раскурочивал, чем нанес государству немалый урон. Только уже в институте настоящую штангу увидел...
— Простите, а до института ее вообще не видели?
— Нет, конечно.
— Сколько же вам лет уже было?
— 19, наверное, — сейчас в этом возрасте никто бы и в зал не пустил.
— До 19 лет не видеть штанги и стать самым великим тяжелоатлетом за всю историю — фантастика! Вы, по большому счету, можете себя самородком назвать?
— Не могу — это нескромно. Да, согласен, такие вещи теперь удивляют, а тогда... Ну, пришел в институт и одновременно в секцию: за 28-миллиметровый гриф взялся, и мне показалось, что он острый, — как нож, врезается. Оси-то во-о-от были какие (показывает, соединив большие и указательные пальцы рук) — 90 миллиметров в диаметре. Я после первой же тренировки ушел — не понравилась штанга, а потом уговорили за курс выступить, за факультет, за весь лесотехнический институт, и к весне уже был чемпионом и курса, и института, и области.
— Смотрю, как вы жестикулируете, и думаю: «Вот эти самые руки такие жуткие веса поднимали»... Нужно ли штангисту особенно быть рукастым?
— Да, безусловно, но у меня проблема была — короткие пальцы. Если бы они были на пару сантиметров длиннее...
— ...то?..
— Я вам скажу: рекордов намного больше бы было — за 100. В рывке я широким хватом не брал — не хватало длины кисти. Мизинцы не доставали, а тут, на правой руке, одного вообще нет...
— Как это нет?
— Ну, травмированный он, не сгибается, так что четыре мировых рекорда в рывке я этими двумя пальцами установил (показывает средний и указательный).
— Иными словами, знаменитое русское выражение: «Да я их одним пальцем!» — в вашем случае нуждается в корректировке: двумя...
— Многим штангистам, у которых длинные пальцы, я просто завидовал — вот, к примеру, Давид Ригерт: обматывал ими гриф, еще и большой палец зажимал безымянным (помимо указательного и среднего) — и проблем нет! Это, как с лямками страховочными, а мне всю методику тренировок приходилось перестраивать — отрабатывать захват, захват и еще раз захват.
«Я НА СЕБЕ, КАК ПАВЛОВ НА СОБАКАХ, ДЕСЯТКИ, ЕСЛИ НЕ БОЛЬШЕ, МЕТОДИК
ИСПРОБОВАЛ»
— До занятий штангой вы работали сменным мастером на Котласском целлюлозно-бумажном комбинате в цехе биологической очистки...
— ...сточных вод — был там начальником смены.
— Даже так? То есть вполне могли сказать себе, что жизнь, в общем-то, удалась. Стабильная работа, неплохая зарплата, уважение как к пролетарской косточке — какой уж там спорт?
— Тем не менее я упорно поднимал штангу. Меня уговаривали спорт бросить, говорили: «Ты талантливый, а у нас технолог как раз уходит...», прочили на его место. Он потом, кстати, губернатором Архангельской области стал.
— Завидная перспектива перед вами, гляжу, открывалась...
— Ну да (смеется) — может, и я по его стопам продвинулся бы со временем на эту должность.
— Вы, как мало, наверное, кто, сделали себя сами, но сначала тренировались под руководством Рудольфа Плюкфельдера — чемпиона токийской Олимпиады...
— Ни-ког-да!
— Вот как?
— Да, только так. Я переехал сюда, в Шахты, — Москва направила! — потому что в 71-м здешняя команда (она при шахте «Южной-1» состояла) выступала на Спартакиаде народов СССР. Ей предстояло бороться с тяжелоатлетами Ворошиловградского тепловозостроительного завода, а двух спортсменов, как назло, не хватало — возникла дырка...
— ...и нашли вас...
— Направили, потому что из Коряжмы, где я работал, нужно было уезжать. Там даже зала не было — тренировались в подвале на обыкновенном полу, пробитом насквозь. Я даже штангу не мог поднять, потому что потолок в подвале не позволял, а ведь к тому времени уже норматив мастера выполнил. Кому-то, словом, понравился, кто-то заметил... Вообще-то, у меня два варианта было — Уфа и Шахты...
— ...но Уфа далеко...
— От Коряжмы одинаково — разве что от Парижа дальше.
— Под руководством Плюкфельдера вы, значит, не тренировались?
— Все дело в том, что мне занятия в институтской секции помогли. Там мастеров, рекордсменов не было — только перворазрядники, но какие же виртуозы! По технике исполнения движений нигде им равных не видел, и когда приехал сюда, тут были по сранению с ними просто дуболомы.
Мне, короче, было с чем сравнить, и по глупости я полез Плюкфельдеру что-то советовать... Он меня раз осадил, а потом вижу: то, что он предлагает, — это вообще нонсенс. Опять влез с советом, а результат-то у меня был не ахти, только мастером спорта приехал...
— Врезать ему не пробовали?
— Ну, нет, такие вещи у нас еще не практиковались. Вот и все, мы с ним сразу нашли «общий язык»... Каждый стоял на своем, но я ему был не нужен, потому что он привык видеть спортсменов мускулистых, накачанных, а сравнение было не в мою пользу: у Жаботинского 170 килограммов, а у меня — 102-105.
— Такая разница?
— Конечно — а что же? Рост — 188, вес — 105.
— Вы однажды сказали: «Лучше меня тяжелую атлетику не знает никто»...
— Добавлю: не знает до сих пор.
— Что вы имели в виду?
— Понимаете, я на себе, как Павлов на собаках, десятки, если не больше, методик испробовал. Конечно, многое понял и многому научился, плюс везде и всюду смотрел, сравнивал, анализировал и у спортсменов, которые чем-то от других отличаются, перенимал то, что мне нравились, и проверял опять-таки на себе.
«ОДНАЖДЫ МНЕ ВООБЩЕ ДОКТОР СОВЕТОВАЛ, КОТОРЫЙ В ЦИРКЕ СО ЗВЕРЯМИ
РАБОТАЛ. ИЛИ СО ЗВЕРЬМИ — КАК ПРАВИЛЬНО?»
— Если верить многочисленным книгам, исследованиям и монографиям, пытавшимся разгадать феномен Алексеева, у вас, во-первых, никогда не было тренера, во-вторых, вы никогда не слушали ничьих советов и рекомендаций, и, наконец, в-третьих, методом проб и ошибок выработали собственную систему занятий — снизили тренировочный вес штанги, увеличив количество подходов к снаряду. Все точно?
— Не подходов — подъемов штанги за раз.
— При этом вы часто говорили спортсменам и тренерам: «Долбо...птицы, все вы не так делаете» — им в радость было от вас это слышать?
— В этом, думаю, был не прав, а насчет того, что никого не слушал... Не слушал тех, кто ничего в штанге не понимал. Однажды мне вообще доктор советовал, который в цирке со зверями работал. Или со зверьми — как правильно?
— Допустимы оба варианта, разве что второй чуть устарел, а что он советовал?
— На соревнованиях, где я дважды неудачно сходил на помост — не поднял, он под горячую руку подсказывал, как штангу мне рвать.
— Совета его послушались?
— Я вспомнил слово из трех букв...
— ...мир, май?
— Да (смеется), и соответственно доктора...
— Подозреваю, что не всех ваши успехи радовали, но хоть борьба-то велась честно или конкуренты могли при случае подножку поставить?
— Я вам один эпизод расскажу, а выводы сделайте сами. В 1970 году в Минске проходил Кубок Дружбы. Обычно первыми малыши приезжают, потом средние веса, ну и последними мы, тяжеловесы, и вот 16 марта (дату запомнил точно, потому что 18-го на помост вышел) сидим в вагоне-ресторане, а сзади четыре обыкновенных мужичка умостились. Вдруг один из них говорит: «Вон самый сильный человек планеты Алексеев» (а я перед этим четыре рекорда установил и обошел Жаботинского в сумме). Второй ему вторит: «Да ладно — какой-то козел сидит» — и ко мне: «Слышь ты, козел?!». Я не ответил: как ел, нагнувшись, солянку, так дальше и ем, как тут летит мне в затылок фужер — и о мою голову вдребезги! Я между тем по-прежнему ноль внимания: продолжаю доедать солянку!
Нас четверо было: два тяжеловеса (и я в том числе) по 130, и два по 110 килограммов: можете представить, на кого эти замухрышки полезли — на четверых слонов. С моим-то характером головы им поотрывать не стоило ничего, но Бог меня спас.
Я почувствовал: дело серьезное, вспомнил двухкратного чемпиона Европы и четырехкратного Союза боксера Виктора Агеева и 1968 год, когда его осудили (он был исключен из сборной СССР и лишен звания мастера спорта за пьяную драку возле ночного московского кафе. — Д. Г.)...
Напротив меня Валера сидел Якубовский. «Ты что, — спрашивает, — не слышал: тебя оскорбили? Да я сейчас пасти порву им, шеи сломаю». — «Я, — говорю, — это давно бы сделал, но виноваты мы будем: сиди». Мужички между тем повыступали еще, но видя, что мы не проронили ни слова, заткнулись.
— Думаете, это была провокация?
— Теперь, спустя столько лет, уверен в этом на 100 процентов. Я же ехал установить мировой рекорд в троеборье, открыть «Клуб 600», о котором многие у нас в стране только мечтали, — кому-то это, естественно, не понравилось.
— Конкурентам, наверное...
— А их в ту пору у меня не было. Непонятно, кто хотел вывести меня из игры, — до сих пор этот вопрос мучает. Есть, конечно, предположения...
— Так поделитесь...
— Нет, не буду, но после того, как 18 марта выступил-таки и установил тот самый ожидаемый, сумасшедший рекорд, про меня все равно написали пакость: мол, не ощущал дыхания соперников, поэтому из девяти положенных подходов использовал всего пять.
— Не жалеете, что не взяли наглых попутчиков за шкирки, не спросили, кто же их подослал...
— Для этого надо было им морды бить, но тогда бы до Минска мы не доехали. Если они такие ушлые, прикинулись бы избитыми, а свидетели были наверняка подготовлены... Кто бы поверил, что мужики общим весом в 250 кило на полтонны полезли?
«НУ КАКАЯ МОЖЕТ БЫТЬ К ШТАНГЕ ЛАСКА? ЖЕЛЕЗО — ОНО И ЕСТЬ ЖЕЛЕЗО...»
— Вы сказали (цитирую): «Штангу я поднимал не как все — огромная армия советских тренеров придерживалась одной школы, а я пошел другим путем, и поэтому меня считали белой вороной, дураком, идиотом»...
— Ну, идиотом и дураком, думаю, не считали, просто, когда я по 40 тонн поднимал, они по четыре — в 10 раз меньше.
— По 40 тонн за тренировку?
— За две. Они тренировались один раз в день, а я дважды: 25 тонн перекидывал утром, и 15 — еще вечером и при этом от них слышал: «Грузчиков мы и до тебя встречали». — «Ребятки, — им говорил, — а как вы насчет того, чтобы рыбку поймать без труда?». Результаты у них росли, но не так сильно, и тот же Жаботинский, если поднимал тонну-две, это хорошо.
— Ленился или не понимал, как надо?
— Ему было все от природы дано — вот и не перетруждался, а если они поднимали семь тонн (как в 1968 году, когда готовились к Олимпиаде в Мехико), то потом шли вниз, в бар при гостинице в подмосковной Дубне, где позволяли себе пропустить коньяку под банку прихваченной на этот случай тресковой печени. Мне тоже предлагали что-то такое, потому что у меня денег в то время не было, но я отвечал, что этой печени в детстве наелся, в Архангельской области. Там ею все полки были забиты — кроме печени и кильки, никаких консервов, так что для меня это не дефицит.
— Слушайте, 40 тонн каждый день поднимать...
— Через день.
— Такие тяжести тягать вам нравилось или вы знали, что есть слово «надо»?
— Нет, для меня «поиграть мышцами» в удовольствие было, в радость. Этому, конечно, всякие жизненные перипетии мешали, но спортсменам и болельщикам я всегда повторял: самое главное (сегодня об этом принципе уже начали забывать!) — тренироваться с удовольствием и по самочувствию.
— Если не пошло, лучше повременить?
— Если чувствуешь себя плохо, иди тренируйся, а если чувствуешь хорошо, нагрузку давай в два-три раза больше. Если идет упражнение, то наешься его так, чтобы был сытым, — тогда будет отдача, а то там недобрал, сям, этого нельзя, того много...
— В бытность спортсменом на перекладине вы подтягивались?
— Думаю, я единственный тяжеловес, который подтягивался 12 раз (Жаботинский, кстати, ни разу). Тогда, я замечу, вес у меня был 126 кило.
— Штангисты же это упражнение не любят...
— Ну, мелкие на перекладине чудеса творят, а тяжеловесы... Бицепс-то, в принципе, у всех один и тот же по силе. Вот у нас был Геннадий Четин (штангист в легчайшем весе. - Д. Г.), так тот снизу вверх хоть 100 раз выходил.
— «У меня было много секретов, — признались однажды вы, — но я их скрывал»...
— Их еще и сейчас навалом.
— Не делились ни с кем?
— А что, есть желающие? Тренировался я при закрытых дверях: на сборах в Подольске у меня был отдельный спортзальчик. Одна из причин — занимался с открытыми окнами. Если откроешь дверь — сквозняк, потому что в зале напротив тоже окно нараспашку и там продувало прилично, а вторая причина... Желания не было...
— Неужели ни разу не приходил к вам амбициозный парень, который мечтал стать таким же великим, и не просил: «Василий Иванович, ну поделись, что ты такого там делаешь...»?
— А я, когда в зале мимо остальных проходил, всегда подсказывал, потому что мне, как в кино, было видно, кому чего не хватает. Я просто не хотел навязывать свое понимание тем, кому это не надо. Зачем, если команда и так выступала нормально?
— Вас слушались все или некоторые отмахивались?
— Чего же отмахиваться, если видно, что человек в этом деле соображает?
— Некоторые штангисты говорят, что штангу любили, как женщину, — вы тоже?
— Ну, сходства, конечно, мало, но любить — любил, да и сейчас уважаю. Я никогда не разрешал переступать через штангу, ставить ногу на гриф — это к любимому снаряду неуважение. Для меня поставить ногу в ботинке на штангу, которую потом берешь на голую грудь, — все равно что залезть с ногами на стол: это невоспитанность просто, а так делают многие, можно сказать, все. Меня такие вещи коробят...
— Как ласково к штанге вы обращались?
— Ну какая тут может быть ласка: железо — оно и есть железо, просто снаряд.
«ЛОШАДИ ТОЖЕ ТЯЖЕЛО, НО ОНА ТЯНЕТ. МОЖЕТ, ЭТО ЕЙ И НЕ НРАВИТСЯ, А Я ШТАНГУ В УДОВОЛЬСТВИЕ ПОДНИМАЛ»
— Я где-то читал, что за одну тренировку вы меняли по 8-12 рубах, потому что из вас выходило по четыре килограмма пота — это не миф?
— Нет, я действительно несколько брал рубах — почти десяток! — и то и дело менял. Грудь-то мокрая, и если вовремя не переоденешься...
— Пот тек ручьями?
— Ну, если четыре килограмма долой — должно течь. Помню, в Рязани, где чаеразвесочная фабрика есть, я встретился с кандидатом наук по этим делам, и давай он читать мне лекции, как нужно заваривать чай да как его пить: мол, надо три чашки в день. «А я, — говорю, — четыре литра утром и столько же вечером — потом выходит. Считаете, три чашки мне хватит?». Он руками развел: «Да, тут моя наука бессильна».
Я первый придумал чай пить на тренировках. Из института приходил голодный и сразу за штангу, но желудок-то без еды бастовал, поэтому после двух упражнений выйду из зала, чаю попью и назад, и когда уже в сборной был, никто чай не пил, а я самовар приобрел и чаевничал. Ну, вроде кайф и все прочее, а в Рязани с чаеразвесочной фабрики чаи приносили высшего сорта, и я там в первые пару месяцев столько рекордов наворотил — творил чудеса. Потом, правда, раз — и остановился. Думаю: что не так? Тренировался, как обычно, по той же методике, и понял — секрет в чае, который заваривал.
— Был бы тогда капитализм, рязанская фабрика ангажировала бы вас лицом своей марки — вы бы зарабатывали больше, чем за рекорды...
— Боюсь, при нашем капитализме чай не помог бы (смеется).
— Сколько литров жидкости вы выпивали тогда в день?
— Сколько терял, столько, я так понимаю, и выпивал. Здесь в Шахтах методика была — с четырех вечера тренировались... Это, кстати, насчет Плюкфельдера: я месяца два в общей сложности с ними поработал, а в декабре 67-го года ушел из команды. Вечером штангу потягаешь, воды напьешься — спишь плохо, а я утречком оттренировался один — красота: к вечеру водный баланс восстанавливаю и сплю, как положено.
— Для чего же вы себя так истязали? Что хотели себе или кому-нибудь доказать?
— Истязал?
— Ну, я считаю, 40 тонн за день перекинуть...
— Мы же только сейчас говорили, что я с радостью их поднимал.
— Согласен, но это же каторжный труд...
— Кому что суждено — лошади тоже вон тяжело, но она тянет. Может, это ей и не нравится, а я штангу в удовольствие поднимал, и сейчас так тренируюсь. Это уже просто в потребность превратилось, в необходимость.
— Труд тем не менее изматывающий?
— В начале, пока мышцы не нарастут, пока не окрепнут связки да пока не втянется организм, и впрямь приходится туго, но два-три месяца нужно перетерпеть, и потом дело пойдет. Еще надо голову иметь на плечах: если пуп рвать или спину ломать — да, судьба твоя незавидна, но если, как мы говорили, практиковать многоразовые подъемы...
— ...дело другое...
— Именно. Тогда, поднимая снаряд, ты получаешь такой выброс адреналина...
— Бытует мнение, что у спортсменов от такой чрезмерной нагрузки страдает потенция — какие-то проблемы, с этим связанные, вы на себе ощущали?
— (Смеется). Как-то я в Салехарде на телевидении выступал, и в студию женщина позвонила: дочка, мол, выходит замуж за мастера спорта по тяжелой атлетике — не отразится ли увлечение будущего зятя на интимной жизни молодых? Я успокоил: «Маманя, не переживай! Все у них сложится нормально».
— Станет носить жену на руках...
— И на руках, и там (подмигивает) все будет о'кей.
«ЮРИЙ ВЛАСОВ? А КТО ЭТО? НЕ СЛЫХАЛ...»
— С малых лет я обращал внимание на густой дух, который стоял в залах, где тренировались штангисты: воздух там был такой... как бы это помягче... настоящая, словом, газовая атака...
— Нет, это по молодости вам так казалось. Зал-то в Феодосии громадный, игровой — метров 36 длиной плюс высокие потолки. На 20 человек это ничего...
— ...но запах, я помню, стоял конкретный...
— Ну, это, может, от того, что зал динамовский (смеется).
— То есть на базах других обществ пахнет благовониями...
— Там же еще завод какой-то гадский построили... Я, уже будучи главным тренером сборной СССР, команду туда привозил, и через неделю половина, как правило, болела ангиной. Что за монстра химического там влепили, в Крыму, вместе с атомной станцией?
— Вы сказали, что любили играть в волейбол, но, насколько я слышал, обычно выходили на площадку с небольшим поясочком свинцовым. Сколько было в нем килограммов?
— (С удивлением). Откуда ты это знаешь?
— Работа такая...
— 13 кило в нем было — я и тренировался-то с ним.
— И что, взлетали над сеткой?
— А то! По четыре часа в нетренировочный день, в субботу или в воскресенье, играл.
— Кто смастерил этот пояс?
— Сам справился. Я же конструктор-изобретатель — вон во дворе, видишь, станки, сделанные мною лично.
— Когда-то еще пацаном я брал интервью у прославленного советского тяжелоатлета Юрия Власова...
— ...да? А кто это? — не слыхал (смеется)...
— ...и он сказал, что главная проблема тяжелой атлетики — допинг, который многих раньше времени загоняет в могилы. Все без исключения мировые рекорды достигаются, по его словам, благодаря допингу, и спорт перестал быть соревнованием сильных, а превратился в борьбу химических препаратов. Раньше, при вас, эта проблема была, вы допинг использовали?
— Скажи мне, а что под этим словом подразумевается?
— Анаболики...
— Допустим, но они до 76-го года допингом не считались. В 76-м на Олимпиаде в Монреале — это интересная тема! — впервые применили антидопинговый, вернее, антианаболический контроль. Не хочется называть фамилии, но в своем весе упомяну Герда Бонка из ГДР...
— ...серьезный парень!..
— ...и Христо Плачкова из Болгарии.
— Тоже был не подарок...
— Оба они парни крутые. Перед тем как в Монреаль ехать, один выиграл у себя дома Европу, набрав в двоеборье 432 килограмма (я там не выступал, хотя и поехал, — потом сожалел, что так получилось), а второй побил мой рекорд — в сумме 442 кило поднял. На эту тему, если есть у тебя время, могу рассказать быль типа анекдота.
— С удовольствием вас послушаю...
— В декабре 75-го я переехал в Рязань, и какой-то корреспондент нашел мой телефон и позвонил: «Какая сумма нужна в двоеборье, чтобы победить в Монреале?». Я: «Ну, 420 килограммов хватит», а мой рекорд был 435, по-моему.
Короче, когда чемпионат Европы прошел, где Бонк 432 поднял, он опять позвонил с тем же вопросом. «Запиши, — я сказал, — 420» (журналист-то не знал, что анаболконтроль будет, а я уже был в курсе). Третий раз он меня достал во Владимире на охотничьей базе Гришина — был такой...
— ...первый секретарь Московского горкома КПСС...
— Верно. Я с собой штангу туда взял 285 кило и четыре доски — сколотил помост, вбил стойки для приседаний и три недели там отпахал. Дожди как раз зарядили: от одного до трех в сутки.
— Так вы нормально отдыхали!..
— Нормально тренировался, а рядом стоял человек с полотенцем — комаров отгонял. Как между дождями просвет, так я к штанге — в любое время суток, лишь бы с неба не капало, а в три-четыре ночи в парилку шел — такой вот был распорядок. В это время Плачков выступил на чемпионате Болгарии и установил рекорд — 442,5 килограмма.
— На семь кило побил ваш...
— Да. Не знаю уж, как, но рязанский журналист разыскал меня на этой базе во Владимире и уже с сарказмом снова тот же вопрос задал. Я повторил: «Запиши и обведи фломастером — 420 хватит», но даже я не думал, что так сильно действуют на них анаболики. Ну что? За 17 дней до Монреаля я порвал пах. В «Икарусе», на котором мы ехали то ли на Красную площадь, то ли еще куда-то клятву давать, сел в кресло, где спинка отваливалась, и пока доехали, она раз 15, наверное, отлетела. Казалось бы, возьми, Вася, пересядь на другое место — нет, при рывках успевал сгруппироваться, за счет пресса поднимался, и мышцы какие-то повредил. На следующий день тренировка, я начал пробивать скорость (с максимально возможной скоростью поднимать штангу), ну и заработал травму — 17 дней ничего перед Олимпиадой не делал.
— Зато на Красной площади поклялись!
— (Смеется). А то! Ну вот, послезавтра выступать в Монреале, а я 155 килограммов вырвал, и то рывок только раз удался, а пять подходов неудачные были (до этого вообще за гриф не держался — точнее, держался, но из классики ничего не делал). Только приехали, у нас раз — и пробы на контроль взяли. Плачков вообще выступать отказался: улетел и в деревне олимпийской даже не прописался.
— Но Бонк вышел?
— Да, он там 167 порвал, по-моему, а я аккуратненько наращивал — 175, 180, 185: не зная, что там с моим пахом. Готов был на 200. Толкнул 232, потом сразу на 255 полез. Бонк, который в Берлине установил рекорд (уж чем там его накормили?), 405 килограммов набрал.
— А вы?
— Ну, сложи 185 и 255. Есть ручка? По памяти — 440 (этот мировой рекорд несколько лет подряд показывали в Америке утром и вечером). Я, кстати, еще 265 хотел толкнуть, но когда обступают выскочившие на помост журналисты, уже не до штанги — ее укатили.
— Вот что значит поклясться на Красной площади...
— Да (с улыбкой), это многого стоит.
«ПЕЙТЕ РАШЕН ВОДКУ, — СКАЗАЛ Я ЖУРНАЛИСТАМ, — ЭТО ЛУЧШЕ, ЧЕМ АНАБОЛИКИ,
ПОТОМУ ЧТО ЕЕ НЕЛЬЗЯ ОБНАРУЖИТЬ В КРОВИ»
— Лично вы, значит, анаболики не принимали?
— А как? Там же и до соревнований, когда только приехали, взяли сразу же пробы на допинг-контроль, и после...
— Допинг штангисту вообще нужен?
— Мое мнение остается неизменным: если брать пробу на допинг, то у всех. Или не брать — опять же у всех. Наших россиян, как правило, душат. Что легкоатлетов, что биатлонистов, и вообще меня слово «допинг» слегка коробит — я говорю «анаболики». В малых дозах это лекарство, в больших...
Когда я 255 килограммов в Монреале толкнул, журналисты затоптали помост: там уже не до штанги было и не до толчков — кому объяснять, что я хочу еще 265 толкнуть? Все, соревнования на этом уже закончились. Кто-то из пишущей братии задал вопрос: «Мистер Алексеев, почему все так плохо выступили, а вы установили фантастический мировой рекорд?». Ну, я им на чистом русском и объяснил: «Кто на чем живет, ребята, но главное — пейте рашен водку. Это лучше, чем анаболики, потому что ее нельзя обнаружить в крови». Я, кстати, пил ее специально...
— ...даже так?..
— ...потому что наша медицина, фармацевтическая промышленность ничего для здоровых людей никогда не выпускала. Это же не заграница, и восстановителей как таковых не было. В субботу или воскресенье, когда как попадало, — парилка и четыре «тонких», то есть литр. Идешь на следующий день на тренировку как огурчик — это проверенный народный славянский способ.
— Вы хоть раз были пьяны так, чтобы лыка совсем не вязать?
— Ну, лыко-то мы всегда вязали, но до веселого состояния доходило.
— Сколько для этого вам надо было взять на грудь? Литра два-три выпить могли?
— Думаю, это не предел.
— Четыре?
— Тоже не проблема, хотя, если честно и откровенно, напиться времени не хватало. Тогда же кафе да рестораны закрывались рано.
— Вы курили когда-нибудь?
— На спор — другие на спор бросают, а я закурил.
— Понравилось?
— Работал в бригаде плотников — у них у всех шестой был разряд, а у меня после школы четвертый, а знаешь, как дома на Севере строят? Там же фундамент бетоном не заливают, а берут столбы — стульчики так называемые — обливают смолой, заматывают в рубероид и закапывают: вот под них-то мы землю и рыли. Я до обеда два устанавливал и после обеда столько же, а они по одному. «Вы прогрессивку, — спрашиваю, — получать думаете?». Бригадир то, се: «А покурить?». — «Бросайте это занятие гиблое», — говорю. Он вздохнул: «Попробуй-ка брось». Меня это раззадорило: «Сколько месяцев надо дымить, чтобы втянуться?». — «Два». Я никотином около года травился...
— И бросили?
— Сразу, как в институт поступил. Честно скажу, было тяжеловато, во сне раза два-три снилось, что «Беломором» затягиваюсь, и весь в поту просыпался, а курили мы самосад.
— Какой, интересно, у вас рост? Сколько вы в лучшие годы весили?
— Хм, а лучшие годы — это какие?
— 1975-1976, думаю...
— В большой спорт я вошел, имея 188 сантиметров роста, а вес все время набирал. В 72-м на Олимпиаде в Мюнхене выступал, имея 157 килограммов, потом их сгонял. Самый большой вес, с которым выходил на помост, — 162 кило.
— Помню, тогда говорили: «А ты знаешь, сколько за один присест Алексеев съедает? Пять куриц». Вы что же — действительно ели за десятерых?
— Припоминаю один случай в тему. Я сгонял вес со 157 килограммов до 138-ми и думаю: «Дай-ка на этом весе попробую в Мценске (это Орловская область) поднять что-нибудь». Приехал, а там друзья да приятели подвели ко мне журналиста из «Орловского комсомольца». Ты знаешь: давать интервью я не люблю, но раз попросили — куда денешься?
Мне, чтобы вес согнать, нужно к еде относиться не особо приятельски, поэтому питание я придерживал, а у коллеги твоего первый же вопрос был такой: «Читатели «Орловского комсомольца» интересуются, сколько вы едите». — «Ручка и бумага есть у тебя?» — я спросил. Он кивнул: «Конечно». — «Тогда пиши. Утром 400 граммов икры, восемь кур, салаты, пятое-десятое, торты и 16 стаканов чаю». У корреспондента глаза округлились: «А почему 16?». — «Ты сколько пьешь?» — вскинул я брови. «Два». — «А вот моя норма — 16. Дальше: в обед восемь борщей, 40 котлет, а вечером все то же, что и утром, — 400 граммов икры, восемь кур и остальное...».
Журналист, однако, попался въедливый: «А почему 400 граммов?» — пристал. Я: «Ты видел банку полукилограммовую, резинкой обклеенную? Но я детей-то кормить должен — вот 100 граммов им отдаю». Когда он все это принес в редакцию, его высмеяли и погнали. Звонит мне: так, мол, и так, а я: «Столбиком, паразит, сосчитай, на сколько целковых это меню тянет, — кто же такие деньги мне даст?».
— Как же вы на самом-то деле питались?
— Нормально. Ну что в советское время можно было на те гроши съесть?
— Добавки хоть в столовых на сборах просили?
— Просить было нечего. Есть норма — 5 целковых 80 копеек на питание в день, плюс рубль тяжеловесам, а на эти деньги, учитывая, что нужно было еще поварих кормить и их семьи, особо не разгонишься. 5.80, уточню, это когда я в сборной был, а до этого два с полтиной плюс как тяжеловесу рубль. Кормежка на 3.50 — это синяя слипшаяся лапша и котлета, в которой, если бы мясо нашли, повара бы посадили. Соответственно, пустой борщ или суп, и мы еще как-то умудрялись держать вес.
— На чем ваши 80 рекордов были поставлены, непонятно...
— (Смеется). На нервах.
«МИРОВЫЕ РЕКОРДЫ Я ФАКТИЧЕСКИ СТАВИЛ ГОЛОДНЫЙ: ВАРЕНАЯ КОЛБАСА, ПАЧКА ТВОРОГА, ХЛЕБ — ВСЕ!»
— Может, это очередная байка, но писали, будто у вас было три компрессионных перелома позвоночника...
— Почему было? — они и сейчас, видимо, есть.
— Из-за чего вы их получили?
— Ну, наверное, не от того, что на койке валялся, а от того, что тяжести поднимал такие. Честно говоря, в большой спорт я вошел, будучи выкинутым отовсюду — в 69-м вторую группу инвалидности даже давали и на мне такой большой жирный крестик поставили. Спасибо врачихе-невропатологу, которая объяснила, что такое позвоночник. Два месяца я лежал по ночам и думал, пока не придумал станок. Восстановился, но спиной до сих пор занимаюсь. Вот почему удивляюсь: здоровые молодые ребята, а не могут штангу поднять. Я со второй группой...
— ...на слипшейся синей лапше...
— ...рекорды ставил. Когда списали меня, я приехал сюда в Шахты, не получая нигде ни копейки, — никому травмированный штангист супертяжелого веса не нужен. Помню, в 70-м, когда я уже стал рекордсменом мира, меня подкормить решили и кастрюлю антрекотов выделили литров на 12. Ее приносили дважды, и каждый раз я ходил по подъездам, по этажам — раздавал этот харч людям. Потом и вовсе от него отказался, и мировые рекорды фактически ставил голодный. Можешь себе представить: вареная колбаса, пачка творога и хлеб — все!
— Как, а рашен водка?
— Ну, в то время какая водка? Разве что студентом, когда подрабатывал на разгрузке, мог себе это позволить. Я же штангой начинал заниматься, когда лед на Северной Двине встанет, а до этого разгружал баржи — на летних каникулах в ОРС (Отдел рабочего снабжения) родного поселка грузчиком устраивался.
— После двух блестящих побед на Олимпиадах в Мюнхене и в Монреале впереди была московская. Вам 38 лет, опытный боец, все думали: ну, дома, где и стены, как говорится, помогают, Алексеев наверняка возьмет третье олимпийское золото, и вдруг неудача, после которой вы сказали, что вас... отравили...
— Фамилию того, кто это сделал, озвучь, если можешь... Есть такой город Чернигов в 150 километрах на север от Киева, и там Шура Рыков живет, который был при мне секундантом, за мной «ходил». Я его пригрел, а он мне за шесть подходов до выхода на помост налил...
— Налил, простите, чего?
— Жидкость с какой-то гадостью, которая дает якобы бодрость и силу.
— Рыков по глупости это сделал или по злому умыслу?
— За деньги и место в сборной — отравил, понимаешь?
— Вы знаете, кто за этим стоял?
— Думаю, да. Мусульманский мир — раз (победил Рахманов), Узбекистан и тамошний лидер Рашидов — два, Днепропетровск, где начинал свою карьеру Леонид Ильич, — три...
— ...Султан Рахманов оттуда ведь родом...
— Да, ну и плюс еще Украина, которой медаль была во как нужна.
— Что же вы ощутили, выходя на помост, — головокружение, слабость?
— Почувствовал, что я идиот: штанга стоит далеко и такая маленькая, будто в перевернутый бинокль на нее смотришь, а в голове сплошной стук и одна только мысль бьется: «Зачем тебе это надо? Куда ты?». Ноги-то, правда, запрограммированы — вот и иду... Если бы я хотя бы на подход раньше вышел, эти 180 килограммов вырвал бы непременно, но они же все рассчитали... Потом я у доктора сборной спросил: «Что могли сыпануть?». — «Да снотворного обыкновенного — лошадиную дозу».
— В Москве вы были настроены вновь победить?
— Я находился в такой форме, что равных не было, — если бы сомневался в своих силах, просто не вышел бы на помост, снялся бы с соревнований. Позориться? Зачем оно мне?
«В ПРИСУТСТВИИ НИКСОНА Я САМУЮ КРАТКУЮ РЕЧЬ НА АНГЛИЙСКОМ СКАЗАЛ. ПОБЛАГОДАРИЛ: «СЭНКЬЮ», НО «ВЕРИ МАЧ» НЕ ДОБАВИЛ, ПОТОМУ ЧТО СЛОВ ЭТИХ ЕЩЕ НЕ ЗНАЛ»
— Что такой большой и сильный человек почувствовал после того, как получил «баранки», нули?
— Да ничего.
— Как? — это же, по большому счету, трагедия. Плакать вам не хотелось?
— Какой там плакать? (С досадой). Сначала я думал, ошиблись — сыпанули, а на меня непредвиденным образом подействовало, но потом, когда увидел, как ко мне относятся: и в сборную не берут тренером, и не дают заниматься, — понял, что это подстроено специально. Может, и КГБ приложил руку... Потом-то я восстановил все поминутно, вспомнил дословно, кто что говорил...
Подбили меня на бодягу эту Александр Прилепин (маленький был такой, 134 сантиментра росту, а я как капитан команды его главным тренером сборной СССР фактически поставил — царствие ему небесное!), и Рыков, который при мне тренером числился. Приехали они в 11 часов вечера после выступления Тараненко (в первом тяжелом весе до 110 кг. - Д. Г.) и сказали: он у Христова выиграл, потому что ему якобы эликсира налили, который добавляет 20-30 килограммов. Рыков меня стал стращать: «Если не будешь пить, Султан тебя одолеет». — «Да я 190-260 готов хоть сейчас поднять, — говорю. — Идем в зал, покажу». Они меня просто подставили...
— И не выпить было нельзя?
— А кому тогда в этой жизни верить? Конечно, сомнение было, и если бы я чуть-чуть мозгами-то пораскинул, когда они подходили ко мне и заказывали... Вот я был готов 190 готов рвать, а Прилепин ко мне подошел: «Давай со 170 начнем».
«За каким..? — говорю. — Вы же мне еще чего-то нальете, что 20-30 кило добавляет, — нужно с 210 стартовать». В общем, я 185 заказал, а он только — юрк! — и ушел. Ну и земляк твой за шесть подходов бумажный стакан мне поднес. На следующий день они приехали ко мне в Подольск. «Вот если бы ты со 170 начал, — вздохнул Рыков, — за серебряную медаль поборолся бы». — «Она мне 100 лет не снилась, — отрезал, — я бы толкнул ровно столько, сколько надо для победы». Он кивнул: «Мы так и думали», — поэтому, видно, решили глушить наповал! На нуль, правда, не хотели кидать — думали, мне серебро, а Рахманову — золото.
— Султан знал об этом, как вам кажется?
— Мне не докладывали. Думаю, не догадывался или потом его успокоили, но мы как дружили с ним, так и продолжали дружить — царствие ему небесное!
(После паузы). Если тебе все про эти дела рассказывать... Меня ведь в Москве дважды травили — просто я поверить тогда не мог. И в Перу, и в Латвии пару раз что-то сыпали, только тут я знал, кто наливает, а там не видел.
— Какие только прозвища вам не давали на Западе: «русский медведь», «русский рубаха-парень», «большой русский» — фактически вы были полномочным представителем великой страны. Это правда, что после одного из мировых первенств вас даже принимал президент США Никсон?
— Это был первый чемпионат мира и для меня, и для Америки — так получилось, но поскольку мозгов, вернее, опыта в проведении подобных соревнований было у них, честно говоря, немного, тренировочный зал устроили на втором этаже в том же помещении, где мы жили, ну и после первой же тренировки колонны, на которых стоял этаж, дали трещины. Нас сразу в автобусы и уволокли в легкоатлетический манеж километрах в 20-ти от Колумбуса, столицы штата Огайо. Жарюка стояла за 40, стопроцентная влажность, крыша — это же стадион! — нагревается (они его сделали для осени и зимы)... Понастроили, в общем, а Никсон по телевидению публично пообещал тому, кто первый в США или на континенте 500 фунтов поднимет, лично вручить золотую заколку для галстука с его гербом.
— А что для вас 500 фунтов?
— Ну, в то время это мировой рекорд был, еще не установленный, — 227,5 килограмма. Я их поднял и заколку привез в Шахты, но накануне два их тяжеловеса — американский президент принимал всю команду! — раструбили по всем журналам, что здесь этого красного коммуниста побьют. Потом мы встречались: бутылка коньяка, икра красная соленая в банках, и Джозеф Дьюб, чемпион мира 69-го года (это было в 70-м), извинялся: дескать, такого не говорил, это все журналисты придумали.
...Французский я изучал не сильно, по-английски вообще ни бум-бум, но там почерпнул. Потом польский переводчик смеялся: «Василь, ты самую краткую речь на английском сказал». Я поблагодарил: «Сэнкью», но «вери мач» не добавил, потому что слов этих еще не знал (смеется).
«Я ВЫШЕЛ: СТАЛИНГРАД, ДУМАЮ, ДО СИХ ПОР ПОМНЯТ... ДВА АВТОМАТЧИКА ДОРОГУ ПЕРЕГОРОДИЛИ, ТАК Я ШИБАНУЛ ИХ К БУДКЕ И СКОМАНДОВАЛ: «ВСЕ ЗА МНОЙ!»
— Вы встречались со многими мировыми знаменитостями: спортсменами, политиками, актерами — кто из них запомнился больше и чем?
— Ну, у нас всегда к Олимпийским играм выделяли бригаду артистов. Ой, Господи, фамилии сразу сейчас и не вспомнишь: Андрей Миронов, Эдита Пьеха, Галка Ненашева...
— Понятно теперь, почему вы рекорды устанавливали, — такие девушки воодушевляли...
— Да нет, они просто пели, рассказывали о своем творчестве. Обе Олимпиады, надо отметить, очень тяжелые были. Во-первых, в Мюнхене всю израильскую команду расстреляли...
— ...их захватили в заложники террористы из палестинской радикальной организации «Черный сентябрь»...
— ...причем погибли как раз те ребята, которых я знал, — штангисты, борцы. Я с ними в Швеции встречался и подружился.
— На вас это тягостное произвело впечатление?
— На всех произвело — идешь, помню, по улице, а навстречу баскетболистки: «Василий, давай к стенке — там стреляют, обещали взорвать». Повсюду бронетранспортеры, пулеметы, автоматчики, каски, бронежилеты... Спускаешься, чтобы сесть в автобус, а попадаешь на фронт, — представляешь себе ситуацию? — а еще, как бы там ни было, пакостили буквально везде и всюду. 5 сентября я должен был выступать. Все говорят: «Сиди, не езжай — по телевизору сказали, что соревнования на день переносятся». Я: «Это хорошо, но едем». Приехали, а все судьи и спортсмены уже там. Если бы не подстраховался, турнир могли запросто провести — и наверняка провели бы! — без меня, потому что основным соперником был Рудольф Манг.
— Немец, понятно...
— Обратно на автобусе возвращаемся. Вздремнул — какие бы ни были, а переживания. Глаза открыл: «Что стоим?». — «Да вот в ворота не пропускают, какого-то ждут приказа». Ну, я опять прикорнул. Снова просыпаюсь — стоим по-прежнему. Буквально рядом другие ворота, там проезжают капстраны, а соцстраны все тут: и поляки, и чехи... Автобусов штук 20 собралось уже — вот такое к нам отношение...
— Кошмар!
— Я вышел: Сталинград, думаю, до сих пор помнят... Два автоматчика дорогу перегородили, так я их шибанул к будке и скомандовал: «Все за мной!» (смеется). Ну, явная была провокация...
— Вы были не менее известны в мире, чем Брежнев, — слава голову не вскружила?
— Голова у меня на крепкой шее — зря, что ли, столько всего поднимал на ней, когда спину качал? Нет, на жизнь я смотрел реально, знал, что сейчас от нее достается, и что будет потом. Фейерверками и сладкими речами не обольщался, потому что понимал: к спортсменам, какими бы они известными ни были, после завершения выступлений отношение меняется коренным образом. Это и меня ждало, но к этому я был готов.
«В БОКСЕ, В БОРЬБЕ ВСЕ ПОКУПАЕТСЯ — ЗОЛОТЫЕ МЕДАЛИ ЗА БАБКИ, А В ТЯЖЕЛОЙ
АТЛЕТИКЕ — НЕТ, НАДО ПАХАТЬ»
— Однажды вы посетовали: «Никто меня не охранял, и все шизофреники ко мне просто ломились» — что значит «ломились»?
— Ну, охраны же у меня не было.
— Она вам, по-моему, и не нужна...
— О-о-о! Вот смотри: первый секретарь обкома партии шел вечером гулять — его два старшины по бокам сопровождали, а я вообще засветло на улицу не выходил — только ночью. Днем если идешь, все — обязательно сумасшедший или алкоголик привяжется: нормальный же не подойдет. Я здесь как раньше жил? Сажусь за руль, жена открывает ворота (сейчас-то они автоматические), я выезжаю, она закрывает, и едем куда-нибудь. Так же и возвращались... В кинотеатр не зайти, в ресторан сразу охоту отбили, а чтобы по городу пройтись, как люди, — такого не было.
— Многим казалось, что советские чемпионы, тем более такие великие, как вы, как сыр в масле катались, а сколько Василий Алексеев в среднем тогда получал?
— Ну, 400 рублей стипендии (всем по 300 давали, а мне Косыгин стольник доплачивал) и 140 платили на шахте — я же шахтер — все. Ребята, друзья мои из Донецка, из Луганска (Батищев и другие) прилично зарабатывали, хотя и не были чемпионами и рекордсменами. Называли суммы — я их не буду озвучивать! — и считали, что у меня раз в 10 больше, а когда говорил, сколько имею, искренне удивлялись: «А что же тогда ты живешь в этой дыре?».
Живу, потому что надо жить и мне нравится этот город, правда, в 74-м я понял, что будущего здесь у меня нет. Мне обещали открыть техникум физкультуры, но я понимал, что все это ерунда. А я же группу мастеров вел, и хорошие ребята у меня выросли, но когда попросил нашу родную компартию жилищные условия улучшить одному из них, чемпиону России, навстречу мне не пошли. «Ну что ж, — сказал, — тогда придется отсюда бежать», а куда? Намылился в город-герой Киев, но мне тут такие шлагбаумы сразу навесили... Пришлось на историческую родину завернуть, в Рязань, а там...
— ...условий не было...
— Это первое, а второе, отношение к спорту и к людям было совсем неприемлемое.
— Я уже о детских своих впечатлениях вспоминал, но особенно почему-то врезалось в память, как после обеда вы выходили из столовой, ложились животом кверху на лавку, закрывали глаза и отдыхали. Вокруг вас дети галдели — я тоже, и однажды, привстав, вы меня осадили: «А ну перестань кричать, а то кирпич на голову брошу». Сказано это было, впрочем, по-доброму, тем не менее о вашем нелегком характере ходили легенды. В частности, в Феодосии тихонько передавали из уст в уста, что как-то раз сидел Алексеев в столовой, обедал, и вдруг у него вилка на пол упала, а он здоровый, нагнуться не может... Подозвал официантку: «Подними». Та вспыхнула: «Как вы можете? Я советская женщина — что вы себе позволяете?». Ни слова не говоря, вы якобы встали, перевернули стол и вышли...
— Это не единственная про меня байка — их сотни. В частности, приходилось слышать, что капитана скоростного катера я выкидывал в Дон, ружья какие-то охотничьи отнимал в магазине и уносил, но я достаточно тактичный человек, и культура во мне тоже кое-где задержалась (смеется). Насчет того, чтобы нагнуться, так брось хоть сейчас вилку — зубами ее достану. Я же гибкий, мог сделать «мост», в школе на второй этаж на руках по деревянным лестницам поднимался и в таком положении мог пройти километры, а как же в теннис играл, шарики доставал с пола? Их же там сотни падали, тысячи — ох уж эти рассказчики!
— С 90-го по 92-й год вы были главным тренером сборной Советского Союза по тяжелой атлетике, и этот период примечателен тем, что под вашим руководством советские тяжелоатлеты ни разу нулевых оценок не получили. Говорят, это стало возможно благодаря тому, что, во-первых, подопечные очень вас уважали (все-таки вы не просто тренером были, но и спортсменом — дай Бог каждому!), а во-вторых, по слухам, если вас ребята не слушались, могли хорошенько их кулаком приложить...
— Это еще одна байка, сразу тебе говорю. Как можно? Во-первых, напрямую со спортсменами я никогда не общался — исключительно через их тренеров, и никому этого не позволял. Мало того что за три года ни одной «баранки» — я же ни одних соревнований не проиграл, и ребята у меня в сборной ни единой травмы не получили. С Олимпиады в Барселоне, к примеру, привез пять золотых медалей, четыре серебра и одну бронзу, а если бы борьба по-честному велась, должно было семь золотых быть и три серебряных.
— Еще одно подтверждение того, что для кого-то ваши успехи — словно кость в горле?
— А что удивительного? В боксе, в борьбе все покупается, и медали между собой делят страны, где этот спорт прогрессирует или вплотную им занимаются.
— Покупается все-таки?
— А ты не знал? Золотые медали за бабки, а в тяжелой атлетике — нет, надо пахать. В борьбе лег — получил балл, а штангу как купишь? Ее поднимать надо, и ежели не осилил, кто медаль тебе даст? Вот до сих пор бодяга идет: мол, Жаботинский, мой друг, Власова обманул. Нонсенс! Как обмануть можно? — три судьи на помосте и пять — в жюри.
— Он тоже меня убеждал, что Власова не обманывал, — это была тактическая борьба, и вообще, в спорте не бывает обмана — в спорте есть победители и побежденные...
— Да никакой там борьбы не было абсолютно. Леня дважды эту историю мне рассказывал: первый раз под хмельком, а второй — уже патриотически, то есть приукрасив, но мало ли что он говорит. Я-то знаю: толкни Власов 217,5, Жаботинский бы 220 не одолел, потому что это был психологический вес.
«ГОВОРИЛИ, ЧТО Я НЕУПРАВЛЯЕМЫЙ, А ПОЧЕМУ МНОЮ ДОЛЖЕН УПРАВЛЯТЬ ТОТ, КТО НЕ МОЖЕТ СЛОЖИТЬ В УМЕ ТРИ ЧЕТЫРЕХЗНАЧНЫХ ЧИСЛА?»
— Василий Иванович, я не могу не порасспрашивать вас о самых выдающихся советских супертяжах — их немного, и если в хронологическом порядке, это Власов, Жаботинский и Алексеев... Что вы о Юрии Власове думаете?
— Действительно великий штангист, величайший, — другого слова не употребишь! — но тоже своеобразный. Поехал на Олимпиаду в Токио, был на три головы сильнее Жаботинского и... проиграл. Правда, вину на себя взял его тренер Сурен Богдасаров, но вина тренера тогда ощутима, когда у спортсмена нет головы.
Вот я никогда близко не подпускал к себе ни тренера, ни выводящего — никому не позволял считать за меня или заказывать вес. Мне говорили, что я неуправляемый, а почему мною должен управлять тот, кто не может сложить в уме три четырехзначных числа? Берет ручку, бумагу и в столбик подсчитывает...
— Вы в уме складывали?
— А что тут мудреного? Любое соревнование: сколько пожал, сколько вырвал и сколько мне надо толкнуть, чтобы мировой рекорд установить в сумме, — это же все автоматически происходит.
Когда Власов, допустим, в Риме рекорды установил, 202,5 килограмма толкнул, я был первокурсником, жил в комнате на 18 человек, и у меня штанга какая-то была самодельная. Я ее 40 раз пожал. «Это, — сказал, — в честь Юрия Власова».
— Как Власов к вам относился?
— Если честно, особо мы с ним и не встречались. Он человек необычный — ни один юморист со сцены не насмешит тебя, как история, которую сейчас расскажу.
Я, когда стал капитаном сборной, рекордные веса поднял, нашел номер его телефона и позвонил. Наташа, жена, (царствие ей небесное!) поднимает трубку. «Я такой-то, — представляюсь. — Можно с Юрием Петровичем поговорить?». — «Он занят. Позвоните, пожалуйста, через две недели». Ровно в назначенный срок снова набираю номер, и все повторяется: «Юрий Петрович занят. Через два месяца позвоните». — «Я Алексеев, — говорю, — я тоже штангист». — «Да знаем мы вас, следим за вашими рекордами...». Только в 75-м году...
— ...снизошел...
— ...так получилось, что встретились.
— Какое Юрий Петрович произвел на вас впечатление?
— Нехорошее.
— Говорят, несколько лет назад он стал пить мочу...
— А чем заедать?
— На этот непростой вопрос ответа у меня нет — я к нему не готов...
— Он, помню, в центре стола сидел, а я, вице-президент федерации тяжелой атлетики СССР, от него справа. Всех в федерации рассорил и ушел в пауэрлифтинг, по-моему (там, правда, тоже продержался недолго — его попросили). Он не любил никогда встречаться со спортсменами, которые в ту пору не очень-то образованные были, и, насколько я знаю, со штангистами по роду деятельности контактов у него нет.
Теперь Жаботинский... Леня — абсолютно талантливый человек и, если бы занимался тяжелой атлетикой, долго еще мог оставаться на помосте. Если бы меня не было (смеется).
— Между вами и Жаботинским взаимная ревность — не говорю зависть — ощущалась?
— Во-первых, в 68-м я был третьим, и на меня смотрели снисходительно, свысока. Заинтересовались, потому что неожиданно в Ворошиловграде на чемпионате Союза «выскочил» — погонял там Леонида Ивановича по помосту в жиме, но вообще-то был неизвестным спортсменом, и когда обо мне в «Советском спорте» писали, удивлялся: чем заслужил такое внимание в прессе? Первый секретарь Ворошиловградского обкома партии Владимир Васильевич Шевченко сказал тогда: «Этого парня срочно перетащите мне в Ворошиловград».
— Он спорт очень любил...
— Да, но мы характерами с ним не сошлись, вернее — мнениями. Шевченко считал, что Ворошиловград — это пуп Вселенной, а для меня что Ворошиловград, что Жмеринка — одно и то же: главное — спортзал и штанга.
— Когда сегодня встречаетесь с Жаботинским, вам есть о чем поговорить?
— Беседуем на общие темы: как дела, как здоровье. Главное — увидеться, перекинуться словом, анекдот рассказать, убедиться, что все в порядке. Недавно наш общий друг в Москве 70-летие отмечал. Многие спортсмены, тренеры собрались, и я летал, а вот его не было. Сейчас вот вернулся из Сочи — там тоже ребята знакомые были. Я, кстати, внес предложение возродить соревнования типа прежней Спартакиады народов СССР, только ублюдочное слово «СНГ» заменить — скажем, назвать это Спартакиадой Содружества и чтобы были призы, уважение, гимны. На спорте экономить нельзя: сейчас и в хоккей где-то играют, и боксеры встречаются — проверяют на прочность челюсти. Думаю, хорошо было бы и в штанге, в борьбе и в других видах помериться силами. Александр Васильевич Бутко (начальник Дирекции комплексной реконструкции и строительства «Сочи». — Д. Г.) обещал лично мне зал построить на Красной Поляне. Если подумать, с развалом Союза у нас...
— ...ни одного нового зала, наверное, не появилось...
— Ничего за 20 лет не построили, при том, что мы (я имею в виду Россию) две базы потеряли — в Феодосии и Алуште. И на высокогорье — Цахкадзор в Армении, а мне, кстати, памятник должны в Алуште поставить: будучи главным, я несколько вагонов с оборудованием в спортзал их направил.
Не знаю, в каком оно состоянии, потому что ни разу там не был, но это моя заслуга — я вышиб. Я много чего на этом посту сделал, а знаешь, какой момент считаю одним из определяющих? Тогда наши тренеры рвались за рубеж — на чемпионаты Европы, мира, потому что там им, если их спортсмен стал чемпионом или призером, полагалась в валюте премия, а тем, кто оставался в Союзе, — ничего. Я пошел и добился, чтобы платили и тем, и другим одинаково.
— Стукнули, небось, кулаком по столу...
— Кулаком не стучал, а тихим голосом убедил, что так большего можно добиться, и по сей день стараюсь все, что от меня зависит, для тяжелой атлетики делать. Сейчас в России вообще нет соревнований (в феврале 2011 года Дмитрий Медведев попытался исправить ситуацию, для чего учредил Кубок президента по тяжелой атлетике. - Д. Г.). Такие деньги выделяются спортсменам, тренерам и на то, и на се, а на Олимпиаде в Лондоне, чувствую, нас прокатят, на четвертое место задвинут.
«ПОЧЕМУ НЕТ КРАСАВЦЕВ? ПОТОМУ ЧТО ПО 40 ТОНН НИКТО НЕ ПОДНИМАЕТ — ТОЛЬКО
НА ШПРИЦ И НАДЕЮТСЯ»
— Даст Бог, родится когда-нибудь новый Алексеев, авось, будет у будущего богатыря голодное детство...
— Я удивляюсь: проблем с питанием нынче же никаких... Вот я на лапше вес набирать умудрялся, а если бы удалось это побыстрее, и рекорды бы намного раньше пошли. В мое время никаких восстановителей не было, а сейчас — пожалуйста, на химию эту сумасшедшие выделяются деньги, а поднимают меньше, чем я. Не говорю, что рекордный вес вырвать мог, — пальцы не позволяли, — но толкал в Монреале 265, а временами и 270 — кто-нибудь из них может сейчас о таком мечтать?
— Хоть химию глотайте, если по-другому не можете, но сделайте, да? Видно, слабо...
— ...и я этому поражаюсь.
— Очень большие надежды подавал в свое время киевлянин Анатолий Писаренко...
— Ну, я с ним мало общался — встречался уже после того, как спортивную карьеру он завершил. Бизнесмен, хваткий... Газеты писали, что Анатолий куда легче меня, на что я отвечал, что в 24 года 100 килограммов весил, а он — 128. «Доживет до моих лет, — говорил, — там посмотрим, на сколько потянет», но Писаренко рано закончил.
— Вы преодолели фантастический рубеж в 600 килограммов, а существует ли предел человеческих возможностей вообще и в тяжелой атлетике в частности?
— Когда эти 600 килограммов в Минске я одолел, подошел ко мне корреспондент. В то время журналистов я почти не знал: вниманием они не шибко меня баловали, хотя уже обо мне очень много в «Советском спорте» писали. Вроде и особого внимания не заслужил, но почему-то выделялся — все время мое имя склоняли...
— Почему — непонятно...
— Он мне сказал: «Василий, в Риме, когда Власов стал чемпионом Олимпийских игр, я его спросил: «Юра, а каким видишь ты супертяжа, который поднимет 600?». Власов ответил: «Он должен быть ростом 190-200 сантиметров, 170 килограммов веса и ни унции жиру». Ну, он же литератор, в унциях соображает, но ты такой же, как Власов, — по габаритам, по всем данным».
— Только с унциями не очень...
— Ну, и с ростом, и с жиром — никаких совпадений. Журналист между тем продолжает: «А каким ты видишь спортсмена, который поднимет 700?». — «Чего мне его видеть? — я отшутился. — Смотри на меня: я их и подниму». И поднял бы, без юмора. В 72-м, когда отменили жим, я уже мог набирать 680: 250 жал, 180 рвал, ну и 255-260 толкал.
— Страшное дело!
— Да, а в 1975-1976-м я бы наверняка жал на 265, потому что проблемой жим для меня не был — лишь бы штангу на грудь затащить. Любой мировой рекорд я мог пожать два-три раза.
— Сколько же еще может продолжаться погоня за рекордами — есть этому, в конце концов, предел или нет?
— Так погоня уже закончилась — я, например, не вижу, чтобы кто-нибудь замахнулся на новый. Вот недавно иранец Хоссейн Резазаде ушел — его соотечественники так хотели, чтобы он 500 в двоеборье поднял, но недотянул. Я был в 2003 году в Ванкувере, где он стал чемпионом мира. Что поразило? Все журналисты: и канадские, и приезжие пошли на меня как в лобовую атаку. Я им: «Вон же молодые штангисты, свежие чемпионы Олимпиад, мира — чего к ним не идете?». Причем с газетами 75-76-го годов прибыли, на которых стояли мои автографы: распишитесь, дескать, еще раз. Ужас какой-то — я сидел по два часа после соревнований. Все уже компот допивали, а я все строчил автографы — вот так врезался им в память.
— Василий Иванович, а почему сейчас нет таких красавцев, как Власов, Жаботинский и вы?
— Потому что по 40 тонн никто не поднимает. 40 минут тренировки, и уходят из зала — только на шприц и надеются.
— На шприц надейся, а сам не плошай!..
— Увы, тренеры и спортсмены уже нескольких поколений (не только в штанге -во многих, если не во всех видах спорта) занимаются этой бодягой: повальный завих. Я же главным тренером сборной СССР был и видел... Пока всех не проверю, не вычищу, наизнанку не выверну, за рубеж не пущу, поэтому никто у меня и не попался, как ни пытались поймать.
Представь: парень отвыступался, сидит уже на трибуне, а его раз — и на допинг-контроль. Одного так хватают, второго, даже с банкета двоих сняли и повезли на проверку. Я возмутился: «Это нарушение прав человека. Соревнования же закончились — чего их теребите?». Томашу Аяну, президенту Международной федерации тяжелой атлетики, сказал: «Томаш, моих не ищи — я непроверенных за границу не выпускаю». Ну а как только Союз развалился, пошло-поехало: 93-й год — три «попадания», пять лет назад, на Европе, — девять. 200 с лишним тысяч долларов заплатили...
— ...штрафа, да?
— И ваши там где-то попались, и болгарскую команду снимали, турецкую. Наука идет вперед, и в лабораториях в Кельне (Кельнского института биохимии спорта. - Д. Г.) ухитряются обнаруживать препараты, которых уже и след простыл. Раньше перестал принимать анаболики за месяц до соревнований — и спи спокойно, а потом их даже спустя 90 дней выявлять научились. И в местную полицию не сообщают, и ловят — я имею в виду специалистов по допинг-контролю: без этого они не могут.
«ШВАРЦЕНЕГГЕРУ Я ПОСОВЕТОВАЛ: «ТЕБЕ НУЖНО ПОДНИМАТЬ ШТАНГУ И ПРОСЛАВЛЯТЬ
АВСТРИЮ», А ОН ВЗЯЛ И ПРОСЛАВИЛ АМЕРИКУ»
— Один парень, который очень любил штангу, — Арнольд Шварценеггер, — стал губернатором Калифорнии: вы в роли политика себя представляли?
— Я уже как-то сказал: единственный, кто может быть в этой стране президентом, — это я, но не хочу (смеется), а со Шварценеггером встречался впервые, когда он еще пацаном был, — в Австрии в 71-м. Тогда сборная Украины с австрийской контачила, и австрийцы условие поставили, чтобы меня, «как бриллиант в корону», в состав украинской команды включили. Привезли нас, короче, в зал, где эти парни качались... Я, помню, Арнольду тогда посоветовал: «Тебе нужно поднимать штангу и прославлять Австрию», — а он взял и прославил Америку.
— Василий Иванович, а вот если бы вас, чисто теоретически, предположим, в президенты позвали, пошли бы?
— Никогда! Даже президентом Федерации тяжелой атлетики не пойду, потому что надо в Москве жить, а этот муравейник я не люблю. Когда-то меня туда тянули канатами.
— Представляю...
— Когда в Киев собирался уехать, обещали там все. У вас председателем Госкомспорта был — забыл фамилию...
— ...Михаил Макарович Бака...
— Да, мы его ММ называли. Я разговаривал с председателем Совета Министров УССР Александром Павловичем Ляшко (его фамилию еще помню, хотя было это черт-те когда), и на самом высоком уровне мне пообещали: «Все тебе сделаем — ты только нам штангу возглавь». Я дал согласие: «И возглавлю, и сам еще наподнимаю». Ну, ударили по рукам и мне говорят: «Привези нам бумагу от Павлова, что ты человек свободный», а Павлов, председатель Спорткомитета СССР, к тому времени в ЦК партии за меня два выговора получил. Он руками развел: «Василий, все, не могу больше — меня снимут с работы». Я вот никак не мог понять Конституцию СССР: все свободные, все могут жить где попало, а...
— ...Алексеев Василий Иванович — нет, впрочем, не будем о грустном. Что нужно сегодня, на ваш взгляд, молодому человеку, который не в 19 лет познакомится со штангой, а гораздо раньше, чтобы ваши достижения превзойти?
— Во-первых, необходим специалист-тренер, и хотя я всю жизнь тренировался сам, все-таки много чего почерпнул в общении с ребятами, с которыми готовился в институте, — замечательные были парни. Травм как таковых никогда бы ни у кого не было, если бы занимались, как я предложил: многоразовые подъемы на средних весах, с которыми мышца может справляться, а за так называемые проходки по большим весам вообще убивал бы.
В сборной я от этого ребят отучил. Они же всю жизнь на тренировках били рекорды, и все смотреть кидались: вот это да! Когда один молодой Игорь Садыков трижды поднял 190 кило в рывке вместо 170-ти запланированных, я его несколько раз предупредил: «Не прекратишь — выгоню со сборов». Он-то думал, что я юморю, а оказалось, все слишком серьезно. Поэтому меня, может, и считали жестким: все, что вредило штанге, я недвусмысленно пресекал. Он экипироваться приехал, а я ему вручил обратный билет на Фергану, так на следующий год он всех разорвал, а до этого нигде ничего серьезного не поднимал.
— Страшные травмы штангисты на ваших глазах получали?
— Ну, на Пекинской Олимпиаде венгр Янош Бараняи руку отломал — локти у него вывернулись наизнанку, а когда я команду возил в Германию, там пострадал 16-летний парень из Ливана — штанга упала ему на шею и позвоночник, по-моему, перебила. Его вертолетом поднимали через крышу, а потом организовали шоу, — не знаю, как это иначе назвать! — чтобы деньги собрать на лечение, так я сидел все это шоу и автографы выводил на купюрах в 10 дойчмарок — их продавали по 110. Подписал очень много...
— У вас не было никогда такого, что чувствовали: вот-вот — и будет ужасная травма?
— У меня? Нет, все-таки я был умудрен опытом. И сам тренировался, и всех ребят в сборной тренировал так, что никто ни одной травмы не получил.
— До революции таких силачей, как вы, приглашали работать в цирк — на арене они жонглировали гирями, поднимали лошадей вместе с подводами и так далее. Вас никогда, случайно, туда не сманивали?
— Ну, цирк — дело такое, там, может, лошади были недокормленные... Нет, меня не приглашали, да и не тянет. У нас есть Дикуль Валентин Иванович, который с цирком сроднился, — они даже друг на друга похожи.
— В сборной у вас не практиковались забавы, когда ребята начинали мериться силой — кто кого?
— Нет, такие вещи я пресекал.
— Приходилось ли вам когда-нибудь применять физическую силу в жизни? Имею в виду ситуации на улице, может, еще где-то, когда надо было за себя постоять?
— Регулярно. Я же сказал, что, пока пинка не дашь, не отстанут. Иду с двумя детьми, женой — не дают прохода.
— А бывало, что к вам приставали, потому что не узнавали?
— Нет, таких не наблюдалось.
«А ЧТО БРЕЖНЕВ МОГ МНЕ СКАЗАТЬ? ОН ЖЕ ГОВОРИТЬ НЕ УМЕЛ»
— Как вы считаете, за ваши выдающиеся спортивные достижения Родина вознаградила вас щедро?
— В каком плане?
— В моральном, материальном. Думаю, если бы Василий Иванович Алексеев в Соединенных Штатах Америки жил, он бы имел чуть побольше дом и немножко в другом месте...
— Знаешь, эти сослагательные наклонения мне тоже не нравятся — тем, что сделал в спорте, в тяжелой атлетике, и отношением ко мне я доволен, потому что лучшего в то время не было ни к кому. С другой стороны, не надо Америки — если бы жил в Украине, был бы обласкан намного больше, чем в России. Простой пример. В Украине, в других республиках СССР любой штангист, который завоевал в то время титул чемпиона мира, получал Почетную грамоту Президиума Верховного Совета, которая обеспечивала ему пожизненно пенсию... Как она называлась-то?
— Персональная...
— Да, а у нас о таком никто даже думать не мог.
— У вас сейчас персональная какая-то пенсия или обычная?
— Я почетный пенсионер этой вот шахтинской улицы — проспекта Клименко.
— Сколько, если не секрет, в пересчете на доллары платит вам сегодня от щедрот своих государство?
— Ну, тысяч восемь раздели на трицулик — около 270-ти, получается...
— Хорошо, а какие-то сбережения у вас остались? Вы можете себе сегодня что-то позволить?
— Ты знаешь такие имена: Гайдар, Ельцин?
— Слышал...
— Они за одну ночь украли у народа все.
— Много у вас на сберкнижках пропало?
— 100 тысяч.
— Советских рублей?
— Да — все, что я накопил, что платили за рекорды и победы на чемпионатах Европы, мира и Олимпийских игр, вывернули за одну ночь. Я всегда говорю, что мог на свои сбережения шесть «волг» купить и один «жигуль». Кто на них нынче катается? Березовский?
— Когда вы услышали, что вклады пропали, какая была реакция?
— Да никакой. Приехал я из Китая 28 декабря 1991 года, и жена говорит: слух, мол, идет, что деньги вот-вот обесценятся. Я отмахнулся: «Пусть хоть в два раза они обесценятся — тебе что, 50 тысяч не хватит?». Ан нет, оказалось, что, как кто-то из юмористов сказал, на эти гроши можно было отныне купить пирожок (ну а я, выходит, два отхватить могу). Сейчас иногда по старости лет, по достижении определенного возраста тыщу какую-то выплатят...
— Рублей?
— А чего же еще?
— Вы об ответственности говорите... Выступление за сборную Союза в самом тяжелом весе всегда было вопросом международного престижа...
— И до меня, и после (хотя, может, и не в такой степени) при Советском Союзе было заведено: если команда проигрывала, а супертяжеловес выиграл, — это победа, а вот если наоборот — поражение.
— Давило на вас ощущение, что нельзя проиграть, и все тут?
— В какой-то степени да...
— ...но не передавливало...
— Ну, Бог дал мне крепкие нервы, и к этому я относился спокойно, а других ребят — взять моих соперников Манга или Рединга — бил мандраж. С бельгийца пот градом бежал (такие капли, которых в природе не существует, — раза в четыре больше обычных — со лба стекали), а немец, когда я подходил, покрывался красными пятнами.
— А вам хоть бы хны?
— А мне то что? Во-первых, я всегда говорил, что у них два соперника — штанга, которую надо поднимать, и я, которого победить сложно, а у меня только один — штанга.
— Нужен ли для побед серьезный характер?
— Тот, кто им обделен, не побеждал.
— В советское время спортсмены, тем более великие, были знаменем страны, и власти к ним относились подчеркнуто уважительно. В пору своего расцвета с Брежневым вы встречались?
— Да, в 75-м году на закрытии Спартакиады народов СССР мы сидели на стадионе в Лужниках рядом.
— Что же вам Брежнев сказал?
— А что он сказать мог? Леонид Ильич же говорить не умел.
— Хоть руку пожал?
— Конечно.
— Многие, интересно, секретари ЦК, руководители обкомов изъявляли желание с вами выпить?
— На торжественных приемах случалось, а там что подают? Шампанское или вино. Я вот с Горбачевым в 88-м встречался — пили шампанское, которое никогда не любил.
— Автограф у вас Михаил Сергеевич не попросил?
— Нет, зато я и у него взял, и у Раисы Максимовны — где-то лежат до сих пор. Я у него даже футбольную команду попросил, чтобы играть во второй лиге. Тут два города на это претендовали — Шахты и Азов. У азовчан все-таки море, всякая рыба колючая плавает, а у нас только уголь, поэтому нам было сложнее. Пришлось обращаться за помощью к председателю Госкомспорта Грамову, а затем и к Генеральному секретарю ЦК КПСС.
— Пошел он навстречу?
— Да, обидели мы азовчан. Была команда «Шахтер», — я можно сказать, родитель ее! — играли в футбол...
«ПРОХОДКИ, — Я ГОВОРИЛ, ХОРОШИ ТОЛЬКО В ШАХТЕ, КОГДА ДОБЫВАЮТ УГОЛЬ»
— Когда, выступая за рубежом, вы видели западные магазины с их изобилием и вообще другой образ жизни, улыбки на лицах людей, не было тоскливо и грустно возвращаться домой, где все выглядело иначе?
— Улыбок я у них особо не замечал — все это оскалы, а вот колбаса копченая и сырокопченая, которая висела и никто ее не покупал, меня поразила... Помню, я удивлялся: «Это же лежалый товар — чем они тут торгуют?». Единственно, что всегда угнетало, — когда в хозяйственные магазины у них заходил и видел шурупы, болты и гайки на любой вкус, любого размера (я ж рукодельный — все самому мастерить приходилось). Смотрел на них и думал: «Когда же у нас это появится?». Появилось...
— Что обычно везли вы из-за границы домой?
— Магнитофоны, кассеты какие-то... Детишки же были тогда еще мелкие, любили музыку. Список давали — я покупал.
— Развал Советского Союза как-то на вас отразился, по этому поводу вы страдали?
— Не сильно. Единственно из-за экономики переживал — что-то я в ней да соображаю. Она же, как один организм, но я не думал, что до такой разрухи дойдет. Кто от этого выиграл? У царьков, которые у руля встали, себялюбие взыграло, и им плевать, что пользы народу это не принесет, а ведь от всего, что ни делается, лучше ему не становится.
— Какие виды спорта, кроме тяжелой атлетики, вам нравятся? Репортажи с каких соревнований вы смотрите?
— Я не в восторге от бокса и его последствий, но все время смотрю. Правда, сейчас эти бои без правил уже надоели, — одно и то же! — и никакого смысла я там не вижу. Хоккей смотрю, волейбол, потому что сам же волейболист.
— Как говорил председатель Госкомспорта СССР Марат Грамов: валетбол...
— Как-как?
— Ну, он же партийный функционер был, а не спортсмен — не до конца разбирался...
— Ой, у нас в Рязани рассказывали (это, правда, скорее всего, анекдот) похожую историю о председателе областного спорткомитета, который до назначения на эту должность секретарем райкома работал. Тогда все было сложно, в том числе билеты на поезд купить, и вот биатлонисты с вокзала ему звонят: «Не можем на соревнования уехать — только вы с вашим положением...». — «А что у вас за вид спорта?» — спрашивает. «Биатлон». — «Это что такое?». — «Ну как же, лыжники и стрелки...». Он почесал затылок: «Давайте так: стрелков я сегодня отправлю, а лыжников — завтра».
— Хоккей вы любили, а с хоккеистами дружили?
— С ними на одной базе вместе тренировались, и в Крыму я даже в воротах за них стоял в футбол. Они же играли сильно...
— Признайтесь, кто-то забить вам смог?
— Да, три гола — мы сыграли 3:3.
— Хотелось бы посмотреть, как вы стоите в футбольных воротах...
— Ой, Господи! Это на детском пляже в Евпатории происходило — там стадион был, как железобетон, падать нельзя.
— Но ворота закрыть собой можно?
— Закрывал, одному бросился в ноги — по-моему, даже одну вывернул, а с трибуны кричат: «Идиот, это же штангист стоит!» — потому что они, когда бегут и видят меня, боятся. Я же неслабо в воротах смотрюсь. «Это же штангист, а не футболист — бей!». Ну, два гола из положения вне игры мне забили.
— Спортивной судьбой вы сегодня довольны? По-вашему, все идеально сложилось или можно было внести коррективы?
— Ой, Дима! — если бы сейчас с моей-то башкой да начать с того дня, как впервые попал в спортзал, я бы таких чудес наворотил! Ну а с другой стороны, не сверни я спину, не получи травму, может, и не было бы ничего. Я же умным-то стал оттого, что самостоятельно последствия ее преодолел.
Нет, до многого уже своим умом дошел, нормально тренировался, а спину свернул, потому что новую методику варварскую нашел. С ней, имея сумму троеборья 500, за пять месяцев я сделал 540, международником стал — это такой скачок! Меня и в сборную-то пригласили, чтобы под микроскопами рассмотреть, кто я такой и почему так много поднял.
— Рассмотрели?
— Да, и тут же пинка дали, потому что ничего выдающегося — не все же тренеры с головой. Тягая по 40 тонн, мол, рекордов не установишь, а я молотил... С утра иду в зал, где у борцов штанга, там наподнимаюсь и потом, уже напаханный, захожу в другой зал, где Жаботинский тренируется с друзьями. Вечером я там снова, но уже один: никого нет, и никто поэтому не мешает. Когда такие нагрузки, рекордный вес не поднимешь, а они привыкли — только придут, сразу проходки так называемые, проходки, проходки... Я этого дела не признавал. «Проходки, — говорил, — хороши только в шахте, когда добывают уголь». У меня и у тренеров были разные методики подготовки, и переубедить меня, конечно, никто не мог — да, впрочем, и не пытался.
— Вас пытались когда-нибудь уязвить, задеть за живое, были моменты, когда обида сжимала сердце?
— Много раз, но те, кто обижал по незнанию или же по привычке, потом раскаивались, причем серьезно — второй попытки у них уже не было.
— Вашим родителям, кстати, посчастливилось увидеть, как олимпийским чемпионом вы стали?
— Отец не дожил, в 71-м году умер, но чемпионом мира к тому времени я уже был.
— Гордился он вами?
— Я не спрашивал, у нас так не принято, ну и жили родители отдельно — в Архангельской области. Матери не стало уже после Московской Олимпиады, после этого отравления. Семья наша очень трудолюбивой была, и все мои братья, сестра трудоголики.
«ЭТО ТОЛЬКО ВИД У МЕНЯ ТАКОЙ — САМ-ТО НОРМАЛЬНЫЙ»
— Василий Иванович, вашу жену зовут Олимпиада — это вы специально так подгадали?
— Когда мы друг друга с ней подгадали, я еще много не поднимал. Женился-то рано, в 62-м.
— Тем не менее имя для жены двукратного олимпийского чемпиона весьма символичное...
— Да (улыбается), с именем повезло.
— Это правда, что одно время вы полгода сидели у супруги на шее? В переносном, конечно, смысле...
— Ну да — перед тем из-за травмы спины меня отовсюду выгнали. Когда с нею я разобрался, станок изобрел, сказал ей: «Полгода меня подержи — если не получится, залезу в шахту и оттуда уже не вылезу: только зарплату будешь за меня получать». Полгода сидел, да, на 72 или 78 рублях ее зарплаты.
— Не роптала?
— А что роптать-то? — мы с ней такую прошли жизнь...
— Любила вас?
— Она до сих пор это скрывает.
— Мне врезалась в память картинка из Феодосии: вы шагаете на пляж, на вечернюю тренировку — важный, серьезный мужчина...
— ...это только вид у меня такой — сам-то нормальный...
— ...а следом Олимпиада Ивановна семенит и блины вроде тащит от штанги. Мне не показалось?
— Если только на тарелке блины, вот так (показывает: на вытянутых руках), но я во время тренировки не ем.
— Блины от штанги супруга за вами никогда не таскала?
— Нет, до такого мы не доходили.
— На пике безумной славы вы наверняка не были обделены женским вниманием. Признайтесь: девушки глазки строили, пытались познакомиться, может, вас соблазнить?
— (Смущаясь). Рассказывать об этом долго и неудобно... Помню, когда в Америке двух «Мисс Лас-Вегас» мне предложили, я возмутился: «Вы что, одурели, придурки? — я ж коммунист и семьянин».
— Мне не меньше трех-четырех подавай...
- (Смеется). А этот змий-искуситель в ответ: «Ну и что? Тут, в Америке, коммунистов тоже навалом — и женатых в том числе». Я: «Нет, ребята, у нас так не пойдет», так потом по «Голосу» ихнему трижды передавали, что Алексееву предлагали и он отказался. А ежели бы согласился?
— Четырежды бы передали... Когда вы вернулись домой, за проявленную бдительность вас поощрили?
— Партийные работники в то время «Голос Америки» не слушали, поэтому озабочены этим не были, но когда наш самолет приземлился, в аэропорту меня встретили и сказали: «Да, слушали, знаем про эту бодягу... Молодец, что выдержал натиск».
— Бывало, что не очень хотелось оборону держать?
— Ну кто же на эту тему говорит? Мы, правда, всегда достойно себя вели, и если и ходили какие-то слухи, то не про нас.
— У вас двое сыновей — Сергей и Дмитрий: чем они занимаются?
— Оба закончили юрфак Ростовского госуниверситета (чего туда поперся второй, не знаю — видимо, за компанию с братом), между ними два года разницы. Старший, Сергей, 13 лет был прокурором в соседнем городе, а сейчас переехал в Ростов.
— Тоже прокурором?
— Нет, из прокуратуры я его попросил уйти, потому что ему эта жизнь не по характеру.
— А младший?
— Бизнесом занимается. В Шахтах живет.
— Вы хотели, чтобы дети тяжелой атлетикой занимались?
— Младший сын поднимал, был четвертым в Харькове в 88-м, по-моему, году на чемпионате Союза. Очень способный парень, но тут я виноват — не дал ему дальше продвинуться. Когда главным тренером сборной Союза стал в 89-м, сказал ему: «Дима, завязывай, чтобы никаких нареканий в мой адрес не было: мол, кто-то куда-то тебя не взял или, наоборот, взял».
— Сын штангу любил?
— Он норму международного мастера выполнял — 180 рвал, 240 толкал. Талантливее меня...
— Серьезно?
— Да, но у него же заслуженный тренер России был — я.
«АЛКОГОЛЬ ПОДДЕЛЬНЫЙ, МЕДИКАМЕНТЫ ТОЖЕ — ТОЛЬКО НАРКОТИКИ НАСТОЯЩИЕ...»
— Вы недавно сказали: «Молодежь была плохой во все времена — об этом говорили еще древние, но сейчас стала еще хуже» — почему так считаете?
— Ну, тогда ж ни наркотиков не было, ни табака, ни алкоголя.
— Был, но плохой...
— Во всяком случае, древние греки и римляне пили вино благородное, а нынче всякого некачественного спиртного навалом. Я вот на днях из Сочи приехал, где обсуждали алкогольную проблему в России, — там и Медведев с Путиным были, и Мутко, наш министр спорта, и Голикова, министр здравоохранения и социального развития.
Есть у нас газета «Трибуна», редакция которой пять лет назад сгорела (в феврале 2006 года, когда вспыхнул пожар в московском издательстве «Пресса». — Д. Г.), и как-то ее журналист, с которым я дружил, поинтересовался: о чем бы вы Путина при встрече спросили? (Владимир Владимирович был тогда президентом). «Я бы, — сказал, — задал бы ему только один вопрос: когда прекратится уничтожение русского народа?». Алкоголь сплошь поддельный, медикаменты тоже...
— ...только наркотики настоящие...
— И ими страну завалили. Вот если кто-то дал человеку по носу и кровь пошла — его посадят, а если отравили лже-водкой или поддельными медикаментами — никаких проблем: пожурили, и бегай дальше. За все, что наносит здоровью вред, надо давать пожизненный срок. Ну а чего вы хотите? — каждый год по полмиллиона людей пропадает. Не знаю, как там у вас, в Украине...
— Меньше...
— Ну, вас и самих меньше, но система-то такая же.
— Как и чем вы сегодня живете, Василий Иванович? Чем занимаетесь?
— Ой, Господи! Этим летом почти ничем, потому что жарюка. Из дому практически не выходил.
— Лентяйничали...
— И лентяйничал, и подтренировывался, но ни на рыбалку особо, ни на охоту — никуда: от силы раза три-четыре выезжал (мне, кстати, никогда не нравилось, если кто-то говорил: один-два или три-четыре — сосчитай и скажи, а тут я сам взял и так повторил, поэтому уточню: три раза на рыбалку ездил и один раз на охоту).
 |
| Василий Алексеев показывает Дмитрию Гордону у
себя дома в Шахтах свои тренажеры. «Те два станка, что я
изобрел, позволяют пожизненно оставаться здоровым» Фото Феликса РОЗЕНШТЕЙНА |
— Вы как-то признались: «У меня руки по локоть золотые и башка на месте — изобретаю» — а что именно?
— Ну я много тяжелоатлетических станков сконструировал. Вот хотя бы станок для восстановления спины, которую в свое время свернул и из-за которой меня отовсюду выпинали. Сейчас в Сочи, где зал для сборной открыли, два станка, как минимум, должен отдать, в Анапу тоже два. Думаю, это и для украинских штангистов помощь — что ни говори, а штанга здоровью наносит вред, но если начнешь еще пацаном спину и колени закачивать, будешь на всю свою оставшуюся жизнь застрахован от травм, от нежелательных последствий.
— Спину и колени...
— ...ну, и плечи само собой. Те два станка, что я изобрел, позволяют пожизненно оставаться здоровым.
— Вам 69 лет — продолжаете поднимать тяжести?
— Продолжаю, но методику полностью поменял. Тренируюсь уже не на сжатие позвоночника, а на растяжение, хотя мышцы работают так же.
— Штангу, значит, тягаете?
— Нет, я ее заменил резиной, другими отягощениями.
— Если представить, что сегодня выйдете на помост, сколько на грудь возьмете?
— Сложно сказать — для этого нужно специально готовиться, но, думаю, что если бы выступал по ветеранам, не оплошал. Лет пять назад, если потренироваться, мог бы 190 взять в стойку.
— Василий Иванович, а мышцы, спина, суставы у вас нынче болят? Вы больше здоровый человек или больной?
— Временами то так, то эдак...
— На погоду бывает, что крутит?
— Сейчас уже при больших нагрузках, если что-то чуть потаскаешь, мышцы болят больше. На магнитные бури еще реагирую.
«НАД ФИГУРОЙ Я НИКОГДА НЕ РАБОТАЛ. ГОВОРИЛИ: ВОТ У ВЛАСОВА ФИГУРА, У
ТОГО, У ЭТОГО, А У МЕНЯ БЫЛИ РЕЗУЛЬТАТЫ»
— Ваша мускулатура образца середины 70-х вам нравилась? У вас есть красивые плакаты в картинных позах, как у Шварценеггера?
— Достоинство мое как раз в том, что над фигурой я никогда не работал. Говорили: вот, у Власова фигура, у того, у этого, а у меня были результаты. Я только о них думал — за фигуру не платят и продуктовый паек не дают.
— У вас потрясающая внешность — вас никогда не приглашали сниматься в кино?
— На роль Карабаса-Барабаса? (смеется). Нет, хотя разговор как-то был.
— Когда вы летаете в самолетах, как с вашими габаритами умещаетесь в узеньких креслах?
— Ну, это смотря какой самолет и сколько летит пассажиров. Цены на билеты сейчас сумасшедшие...
— Вам бизнес-класс приходится брать?
— Да ну! — кто за него заплатит? Всегда с народом сижу, правда, как правило, один на трех креслах, потому что мест свободных хватает, салон не забит.
— Какой у вас нынче автомобиль и как человек таких габаритов в нем умещается?
— У меня 452-й УАЗ, микроавтобус — это единственная машина, в которую помещаюсь и чувствую себя в ней, как король на троне. Она не лично моя — мне ее Владимир Федорович Чуб, бывший губернатор наш, подарил.
— То есть за руль вы садитесь?
— Да.
— А как же раньше, в советское время, ездили? Вам же, наверное, «волги» да «жигули» выделяли?
— Ну, как — покупал и ездил. Тогда «волга» 24-ка была попросторнее, и я нормально в нее умещался, а сейчас дверцы утолстили — шумоизоляцию поставили, руль подняли, сиденья (они раньше были корытом) сменили на большие и толстые — и все, за руль уже не влезаю.
— Охоту вы любите?
— А какой же нормальный человек ее не любит?
— На кого охотитесь?
— На кабана, зайца, утку — дичь, которая не нуждается в охране.
— Какой у вас самый впечатляющий, запоминающийся трофей?
— Господи, да что их запоминать? Кабаны. Утки. В этом году должны были в Тверь на медведя поехать, но только соберемся — жарюка.
— Говорят, вы любитель крепкого слова...
— Крепкое — это как? Чтобы не шаталось?
— Да, устойчивым чтобы было...
— Ну, мы же с тобой живем и жили в каком государстве? Где без матерка...
— ...и не заправишь, и не поедешь...
— Это как в стихотворении Иртеньева:
И вдогон добавила
весомо
Слово, что не с ходу вставишь в стих,
Это слово каждому знакомо,
С ним везде находим мы родных.
Я другой страны такой не знаю,
Где оно так распространено.
И упали наземь самураи,
На груди рванувши кимоно.
(Смеется). Так что, когда надо — да, произносим. Могем.
«ЧТО ЗНАЧИТ «НЕЧИСТАЯ СИЛА»? ЭТО АЛЕКСЕЕВ В БАНЮ ИДЕТ»
— Вы признанный мастер афоризмов — никогда не приходила мысль их записать и издать?
— Никто не хочет записывать, хотя надо бы... Говорят часто: «А помните, вы сказали то-то и то-то? — мы смеялись...». Я в ответ: «Чего же мне помнить? Записывай и рассказывай».
— О вас в свое время множество анекдотов ходило — какой вам самому больше всего нравится?
— Ну, это не про меня, а про Жаботинского, типа сняли его с соревнований — обнаружили в одном месте домкрат.
— В каком?
— В жопе, а потом этот домкрат мне приписали, так что он у нас (смеется) переходящий. Ну а однажды сидел я у Марата Грамова в Спорткомитете, и он решил мне помочь форму для сборной СССР купить. Звонит одному гаврику. «Ты, — спрашивает, — Алексеева знаешь?». Тот: «А, эту нечистую силу...». Марат побледнел: «Что значит «нечистая сила»?», а он в ответ: «Это Алексеев в баню идет» (смеется).
— У вас прекрасное чувство юмора, и знаю, что любите рассказывать анекдоты. Каким бы сегодня с читателями поделились?
— Нет, анекдоты у меня не для публики — это специально подбирать надо.
— Тогда, может, что-то из стихотворений своих прочтете?
— Это я тоже держу в себе.
— Но пишете, правда?
— Ну, если есть чернила...
— Много стихов накопилось?
— Все уже задушили: издавай, издавай, но я кандидатскую бросил, не стал защищать — зачем мне эти репьи на моей биографии? Правда, всегда поправляю, когда говорят: установил столько-то мировых рекордов, чемпион такой-то, двукратный олимпийский... «Почему мой ум не показываете? — спрашиваю. — Не указываете, что, помимо заслуженного мастера спорта, я еще заслуженный тренер Советского Союза и России? Это же кое-что подтверждает».
Стихи... Ты про песни еще спроси... Был я однажды с делегацией в Германии, в городе-побратиме Шахт Гельзенкирхене, и там немец один говорит: «Герр Алексеев, у вас голос такой — вы поете?». Я кивнул: «Да». — «А какие песни?». — «У меня две любимые есть: «Прекрасна жизнь при коммунизме» и «Не сыпь мне соль на рану». Руководитель делегации мне страшные глаза сделал: «Завязывай!».
— Василий Иванович, я счастлив, что побывал в гостях у великого спортсмена и тренера, настоящего русского богатыря, которого знает в лицо весь мир. Большая удача в моей биографии...
— Спасибо, а напоследок хочу обратиться к родителям: не держите детей дома, не отправляйте на улицу! Столько спортзалов вокруг, стадионов — берите своих чад за руку и ведите туда, потому что спорт — это великое счастье. Главное, как я уже говорил, первые два-три месяца перетерпеть, во всяком случае, если человек в тяжелую атлетику попадает, на всю жизнь к штанге привязывается. Это я по себе знаю, по тем, кто рядом тренировался, а украинцам желаю счастья, добра, здоровья, и очень доволен, что наш патриарх Кирилл всю Украину проехал. Он величайшее дело сделал: напомнил, что мы — одно целое, друг от друга произошли...
— ...а не от обезьян, как некоторые утверждают. Напоследок не откажу себе в удовольствии пожать вашу большую сильную ладонь. Спасибо!